Неизвестный солдат

Кроме большого письменного полированного стола, в углу стоял круглый журнальный столик. Вокруг него в креслах мы и расселись.

Я протянул Валерию Петровичу фотографию.

Он посмотрел на нее, потом поднял глаза на меня:

— Да, это мой отец.

— Дай мне, папа, — попросила Зоя.

Она рассмотрела фотографию:

— Кто же мой дедушка?

Валерий Петрович показал ей Краюшкина.

— Ему здесь столько же лет, сколько тебе сейчас, — заметила Зоя.

— Да, по-видимому, — подтвердил Валерий Петрович, расхаживая по комнате.

— Но выглядит он старше, — продолжала Зоя.

Валерий Петрович ничего ей не ответил, остановился против меня:

— Значит, при нем не было никаких документов? Как же вы узнали?

— Узнали, — коротко ответил я. Не буду же я повторять историю розысков: теперь это уже неинтересно.

— Да, да, конечно, — сказал Валерий Петрович, — военные архивы, однополчане, понимаю, понимаю…

— Дело несложное, — согласился я.

Зоя внимательно посмотрела на меня. Уловила в моем голосе иронию. Меня ее взгляд не смутил. Ведь она не придает всему этому никакого значения.

— Мы тоже узнавали, — сказал Валерий Петрович, — но нам ответили: пропал без вести.

Теперь Зоя смотрела на него. Ей не понравилось то, что он оправдывается передо мной. А может быть, посчитала его оправдания неубедительными. Действительно, ему не следовало оправдываться. Это звучало неуклюже.

Я спросил:

— Когда было последнее письмо от вашего отца?

— Осенью сорок второго года, — ответил Валерий Петрович. — Вообще отец писал редко, особенно не расписывался, он был простой шофер.

В его голосе звучала привычная нотка гордости за то, что его отец простой шофер, а вот он, его сын, — врач, и, по-видимому, крупный врач.

— Это точно? — переспросил я. — Последнее письмо от вашего отца было осенью сорок второго года? Больше писем не было?

— Именно так, — подтвердил Валерий Петрович, — осенью сорок второго года. Больше писем не было.

— Оно есть у вас?

— К сожалению, нет, — ответил Валерий Петрович, — затерялось со всеми этими переездами. Фотографии отца сохранились.

Он вытянул нижний ящик письменного стола, вынул альбом с фотографиями, осторожно перелистал тяжелые страницы со вставленными в них фотокарточками, наконец, нашел то, что искал, и протянул мне.

На старом довоенном фото были изображены молодой Краюшкин и его жена, простая, миловидная и смышленая женщина.

Пока я рассматривал фото, Валерий Петрович говорил:

— Собирался я его увеличить, повесить. Но жена говорит, что сейчас фотографии на стены не вешают, только картины. — Он обвел рукой стены: там действительно висели какие-то картинки. — Говорит, неприлично выставлять на обозрение своих родственников. Может быть, это так, может быть, не так — не знаю.

Зоя сидела с нахмуренным лицом.

— Скажите, — спросил я, — ваш отец курил?

— Курил. А что?

— Да так…

Значит, кисет мог быть его.

— Есть какие-то неясности? — спросил Валерий Петрович.

— Видите ли, — ответил я, — один наш солдат разгромил немецкий штаб. И мы не знаем, кто это сделал: ваш отец или кто-нибудь другой.

Валерий Петрович развел руками, улыбнулся:

— Он был тихий, скромный человек. Штаб разгромить — значит, очень уж рассердили его немцы… Он был добрый, любил детей. Покойная моя мама рассказывала: когда отец уходил на войну, он взял на память о нас, о сыновьях — у меня еще есть старший брат, — так вот отец взял на память нашу игрушку.

Я чуть не встал даже, но удержался.

— Какую игрушку?

— Что-то из детского лото. Знаете, есть такое детское лото: большая карта с картинками и маленькие картонки. На них обычно изображаются звери, птицы. Вот одну такую он взял.

— Вы не помните, какую именно?

— Не помню и не могу помнить: мне тогда было двенадцать лет.

Все или почти все было для меня ясно.

Я посмотрел на часы, встал:

— Извините, мне пора.

— Оставайтесь у нас обедать, — предложил Валерий Петрович.

— Спасибо, надо ехать, в семь часов поезд.

— Ну что ж, — Валерий Петрович протянул мне руку, — рад был с вами познакомиться.

Потом он спохватился и, смущаясь, спросил:

— Может быть, нужны деньги на памятник?

— Нет, все уже сделано. До свидания.

Я повернулся к Зое, кивнул и ей:

— До свидания!

Она встала:

— Я вас провожу.

Облокотившись о перила, мы стояли с ней на деревянном пешеходном мосту, перекинутом через железнодорожные пути, и смотрели на движущиеся под нами поезда.

— У папы масса работы, — сказала Зоя, — он такой затурканный. Потом, мама — для нее дедушка чужой человек.

Что я мог ей ответить?

— Вы думаете, что неизвестный солдат — мой дед?

— Надо еще кое-что выяснить.

— Я могу чем-нибудь помочь?

— Нет, ничем.

— Когда все выяснится, вы нам напишете?

— Напишу.

Я посмотрел на большие перронные часы — сейчас подойдет поезд. Я попрощался с Зоей и побежал вниз по лестнице. На перроне я оглянулся. Зоя стояла на мосту и смотрела на меня.

26

Будь здесь другое расписание поездов, моя поездка к Краюшкиным заняла бы одно воскресенье. Но прямого поезда Корюков — Псков нет. Некоторые поезда вообще в Корюкове не останавливаются.

Я вернулся только в понедельник.