Неизвестный солдат

Он зашел с другой стороны калитки — на другом конце улицы тоже шлагбаум. У школы и у домов стояли легковые машины.

Бокарев прикрыл калитку, вернулся на сеновал.

— Не получится с машиной: шлагбаумы по обе стороны. — Он кивнул на ногу Краюшкина. — Дойдешь? Нам только до леса добраться.

— Не знаю, однако, — неуверенно ответил Краюшкин. — Может, тебе лучше одному уйти?

— В плен захотелось?!

— Зря говоришь, — возразил Краюшкин. — С этой ногой я буду тебе в тягость. Пережду. Долго ли они здесь будут?

— Не могу я тебя оставить, отвечаю за тебя! И так всех людей растерял.

— Ты молодой, здоровый, — сказал Краюшкин, — тебе есть надо, а у нас полбуханки, надолго ли хватит?

Бокарев швырнул ему хлеб:

— На, жри!

— Непонятливый ты, я не о себе, я о тебе.

— За меня не думай, — оборвал его Бокарев. — Я за тебя обязан думать. Вместе уйдем.

— Вместе так вместе, — согласился Краюшкин, но, как понял Бокарев, для формы согласился.

Краюшкин кивнул на улицу.

— Лошадей не видать?

— Зачем тебе лошади?

— За сеном сюда полезут.

— Нет там лошадей. Танковая часть.

— Тогда порядок, — удовлетворенно сказал Краюшкин.

Вернулся шофер с судками, потом явился и офицер; пробыл дома с час, пообедал и снова ушел в штаб.

Шофер вышел во двор с помойным ведром, открыл крышку мусорного ящика, опорожнил ведро, потом с двумя чистыми ведрами отправился на улицу к колонке. Аккуратный, видно, немец, хозяйственный. Отнес чистую воду в дом, опять вернулся, ополоснул помойное ведро и тоже отнес его в дом.

А день тянулся и тянулся, не было, казалось, ему конца.

Они съели по кусочку хлеба.

— Ночью воду достанем, — сказал Бокарев.

— Ночью лежать надо и не двигаться, — возразил Краюшкин.

— Не учи! — коротко ответил Бокарев.

Ночь выдалась светлая. Полная луна освещала спящие дома, машины у домов, часовых, расхаживающих у штаба и у шлагбаумов.

Бокарев перелез через забор на соседнюю улицу. Она не была огорожена шлагбаумами, но у домов тоже стояли машины, легковые и грузовые, немцы и здесь разместились.

Прижавшись к забору, Бокарев внимательно осмотрел улицу. По его расчетам, именно на ней они оставили Вакулина.

В глубине ее мелькнула фигура часового, в другом конце тоже. Улица охранялась, но шлагбаума не было; упирается, наверно, в пустыри, не проедешь, не проскочишь — окраина. Если переползти вон до того проулка, то можно уйти в поле, а там и в лес. И Вакулин на этой улице, только в каком конце? Пришли они с запада, значит, там, но вроде не похоже. Ладно, днем разберемся.

Он ухватился за верх забора, подтянулся, заглянул в соседний двор, увидел бочку с водой между яблонь, перелез через забор, подполз к бочке, отвел ладонью листья, наклонился, напился. Вода была хорошая, хоть и чуть застоявшаяся, припахивала бочкой и прелым листом. На заднем крыльце стояли грязные солдатские сапоги, лежала сумка. Бокарев открыл ее, увидел сверток с красным крестом — индивидуальный пакет.

На садовом, сколоченном из досок столе валялись пустые консервные банки. Бокарев понюхал одну — она пахла колбасой. Вернулся к бочке, зачерпнул воды, отпил — ничего, сойдет.

Он услышал шорох в доме и присел у бочки.

Из дома вышел солдат в нательном темноватом белье, помочился с крыльца и вернулся в дом.

Опять все стихло.

С пакетом в кармане и банкой воды в руке Бокарев подошел к забору, провел ладонью по его верху — верх был узкий, а опорные столбы заострены. Он нашел место между столбом и досками, втиснул туда банку и, не спуская с нее глаз, подтянулся кверху, позабыв о часовом, думая только о том, чтобы удержалась банка.

Все сошло благополучно. Он лег животом на забор, достал банку, осторожно притянул к себе, спустился на землю, прокрался к своему забору, перебрался через него и вернулся на сеновал.

— На, пей!

Краюшкин жадно припал к банке.

Перевязывая ногу Краюшкину, Бокарев удовлетворенно сказал.

— Затянет в два дня.

— Рисковый ты парень, — заметил Краюшкин, — хватятся, пакет будут искать.

— Не беспокойся, — уверенно ответил Бокарев. — Думаешь, немец дурак? Сам доложит, что потерял пакет? Сопрет где-нибудь. А будут искать — есть чем отстреливаться. — Он кивнул на автоматы. — А дойдет до крайности — выйдем на улицу и закидаем их гранатами.

Краюшкин молчал.

— Чего молчишь? — спросил Бокарев.

— Зачем говорить — услышат.

— Боишься?

— Чего бояться, — ответил Краюшкин. — Верти не верти, а придется померти.

— Все прибаутничаешь, — сказал Бокарев, — а нужно задачу решать: как уйти отсюда.

29

На работу я еще ездил, но в вагончике больше не жил. Ночевал у дедушки.

Я не боялся Юры. Думаю, наоборот: он меня боялся. Но я не могу жить в одном вагончике с человеком, с которым не разговариваю.

Это вообще тягостно — жить с человеком, с которым не разговариваешь. Есть семьи, где люди по году не разговаривают. Живут вместе, едят за одним столом, вместе смотрят телевизор, а вот — представьте себе — не разговаривают. Объясняются через третьих лиц или посредством записок.

У нас дома этого никогда не было. Поспорили, поконфликтовали, даже поссорились, но не разговаривать? Глупо. Тогда надо разъезжаться.