Неизвестный солдат

С эгоизмом влюбленного он оградил свою душу от событий, которые грозили разрушить мир, в котором он жил. Финляндия не может погибнуть, потому что это сделало бы несчастным его, капитана Карилуото. И как может случиться что-либо подобное именно теперь, когда он на вершине счастья! Пусть все знают: он женился на такой чудесной девушке, что всему миру на удивление. Его прозорливая мама давала понять, что ее сын женился на девушке, склонной к небрежности, но именно это и было для него самым привлекательным в Сиркке. Она была прелестно забывчива, и, когда Карилуото нашел в ее чулке монетку, которой она пользовалась вместо потерянной застежки, он чуть было не задохнулся от нежности к своей очаровательной глупышке.

«Новое оружие!» – запинаясь, испуганно лепетал его добрый отец, заметив, что в ходе мировой истории северный уголок Европы может лишиться идиллии, в которой лично он так счастливо жил. Поди плохо – отлично оплачиваемая чиновничья служба в будние дни и шюцко- ровские занятия по воскресеньям, с вдохновительно бредовыми мечтаниями о будущем, которым могло предаваться только второе поколение просвещенного класса страны, лишь недавно ставшей независимой. А когда наставал черед и сыну высказать свою точку зрения, тот утешал себя Роммелем или – как последнее прибежище – дружескими чувствами к Финляндии западных держав.

Коскела выжидательно стоял на месте, и Карилуото поспешил к нему большими быстрыми шагами, раскинув в приветствии руки. По Карилуото сразу было заметно, что он вернулся из отпуска: аккуратно подстрижен, одет в чистый мундир и блестящие сапоги, на которых пыль казалась чем-то непристойным.

Коскела пожал ему руку и сказал:

– Ну что ж, здравствуй. Добро пожаловать.

Карилуото почувствовал неуверенность. Его хорошее настроение как рукой сняло, казалось, он вернулся к действительности только теперь, когда увидел выступающие скулы Коскелы, его красные, опухшие веки, вымученную кривую улыбку.

– Спасибо, – тихо сказал Карилуото и затем неуверенно спросил: – Как дела?

– Стоим здесь. До этого всё шли.

– Да. Тяжелые времена. Пристроим сперва пополнение, а потом пойдем куда-нибудь поговорим. Я кое-что припас. А потом я приму роту.

– Идет. Второй взвод стоит по ту сторону дороги, первый и четвертый здесь, третий в резерве. Его, собственно, хотели забрать как батальонный резерв, но узнали, что в нем всего шестнадцать человек, и раздумали. Егерский батальон обеспечивает патрулированием фланги, других резервов нет. Все держится на честном слове.

– Сарастие возлагает большие надежды на линию обороны здесь, по речушке. Полагает, что ее удастся удержать.

– Может быть. Но у нас открыты фланги. Впрочем, это тут не впервой. Раз людей нет, значит, нет, как бы идиотски это ни звучало. Если б нам сильный резерв хотя бы на флангах!

Они распределили пополнение по взводам и отошли в сторонку, подальше от вестовых и телефонистов, чтобы те не слышали их разговора. Карилуото развязал мешок и приготовил бутерброды.

– У меня и водка есть, если хочешь.

– Нет, не хочу.

– Я думаю, по одной не повредит.

– Пить по маленькой – только себя дразнить. Ну, что слышно в большом мире?

– Да, в общем, ничего особенного. А как дела у вас?

Коскела тихо вздохнул и долго молчал, затем, сдерживая волнение, произнес:

– Всему конец. Это уже бесповоротно.

Карилуото вздрогнул. От этих слов, сказанных твердым и горьким тоном, повеяло такой безнадежностью, что ему показалось: вот он, конец, настанет сию минуту.

– Да, кто мог ожидать от немцев такого? А одни мы не выдержим.

Коскела откликнулся не сразу. Карилуото показалось, что Коскела чего-то недоговаривает. Он увидел, как у того бьется жилка в уголке глаза, и понял, в каком напряжении находится этот внешне спокойный человек. В конце концов Коскела странно раздраженным тоном сказал:

– Это уже не война, а так… беда на беде.

– Да, дезертиры, – неуверенно сказал Карилуото, цепляясь за первое, что олицетворяло в его глазах эту беду. – Их много?

– Не в них дело… Настоящих дезертиров мало, и это в большинстве люди, у которых сдали нервы, они так и так уже ни на что не годятся. Беда в том, что никто больше не хочет воевать. Все как жидкая каша или простокваша. За что ни возьмись – уходит между пальцев.

Коскела замолчал, и его лицо приняло прежнее невозмутимое выражение. Карилуото не побуждал его продолжать разговор, подозревая, что он и так сказал больше, чем хотел. Карилуото знал Коскелу достаточно хорошо, чтобы понять: только смертельной усталостью можно объяснить этот внезапный прилив откровенности.

Они долго сидели в гнетущем молчании и жевали бутерброды. Наконец Карилуото спросил:

– Что же с нами станет?

– С батальоном?

– Со всеми нами. Со всей Финляндией…

– То, что бывает со всеми побежденными. Кость в глотку.

У Карилуото задрожал подбородок. Его глаза увлажнились, и голосом, в котором злость мешалась со слезами, он сказал:

– Нет. Нет, черт побери. Я этого не вынесу. Я не хочу это видеть. Все, что угодно, только не это.

– Надежды больше нет. Ни малейшей.

– Тогда мы должны драться без надежды. – В голосе Карилуото звучала дикая решимость.