Неизвестный солдат

Я опустился на койку, руки у меня дрожали. Впервые в жизни я по-настоящему ударил человека.

27

– Слыхали, дом продаете? – спросил покупатель.

Антонина Васильевна улыбнулась, подняла палец к уху, показала, что плохо слышит.

Соседка, Елизавета Филатовна, громко объяснила:

– Насчет дома спрашивают – как, продаешь?

– Продаю, продаю, – кивнула головой Антонина Васильевна.

– Переселяетесь?

– Уезжаю.

Покупатель оценивающим взглядом осмотрел избу.

– Далеко?

– В самую Россию, город Корюков, слыхали?

– Нет, однако, не слыхал.

Покупатель обошел дом, заглянул в спальню, потрогал стены:

– Дом-то кому принадлежит?

Антонина Васильевна недоуменно посмотрела на него:

– Кому... Мой он, дом-то.

– Они спрашивают, на кого дом записан, – объяснила соседка, – беспокоятся: купят, а потом наследники или еще кто объявится.

– Нету у меня наследников, – ответила Антонина Васильевна, – я в войну и мужа и сына потеряла. Одинокая я. Вот к сыну еду. Пропал безвестно в войну, а теперь нашлась его могилка. К ней и еду.

– Далеко ехать-то, – заметил покупатель.

– Далеко, – согласилась Антонина Васильевна, – я-то ведь дальше околицы не ездила. И не ехать нельзя. Сколько лет ждала: не мог он безвестно пропасть. Теперь хоть поживу возле его могилки.

– Поживи, Васильевна, да возвращайся, – сочувственно сказала соседка, – как ее начинать, жизнь, на новом месте?

Покупатель кинул на нее недовольный взгляд:

– Это уж, как говорится, хозяйское дело: где жизнь начинать, где ее, как говорится, кончать.

– Сколько мне жить-то осталось, – вздохнула Антонина Васильевна, – вот и поживу возле сыночка своего дорогого.

Соседка растроганно смотрела на нее.

– Поветшала изба-то, – сказал покупатель, оглядывая стены, – не содержалась. Дом-то, он мужской руки требует.

– Это верно, – согласилась Антонина Васильевна, – не было мужчины в доме, чего не было, того не было.

– Ему бы ремонтик, тогда и цену подходящую можно бы назвать, – сказал покупатель.

– На ремонт деньги нужны, – возразила Антонина Васильевна, – а где их взять?

– Вам, как матери героя, колхоз должен помочь, сельсовет, – наставительно проговорил покупатель.

– Ей уж предлагали, – вмешалась соседка, – отказалась.

– Зря отказалась, – заметил покупатель.

– Нет уж, – возразила Антонина Васильевна, – какой есть, такой покупайте. Я за дом деньги беру, не за сына. Сыну моему цены нет.

28

Сеновал был низкий, только в самой середине его, под коньком пологой крыши, можно было стоять на четвереньках. Задний торец был забит косо срезанными дощечками. Все добротное, крепкое, нигде ни щели; сено свежее, недавно убранное, хорошо высушенное, пахнущее осенью и сухим тополиным листом.

Через неприкрытые ворота были видны двор и кусок улицы. По ней проносились легковые машины, останавливались у домов, из чего Бокарев заключил, что на улице разместится штаб. Тогда жителей повыгоняют, а дома и строения прочешут.

Предположения его оправдались.

Появились квартирьеры, и вскоре из дома вышла хозяйка с дочкой – несли узел и корзину.

– Давай, матка, шнель! – торопил их квартирьер.

По улице шли женщины, старики, дети, тащили вещи на себе, везли на тележках, на колясках. Жителей выселяли.

Квартирьеры вошли во двор, осмотрели, открыли сарай, дали автоматную очередь и ушли, оставив ворота открытыми.

– Будто ногу задело, – прошептал Краюшкин.

– Ну и неловок ты, отец, – пробормотал Бокарев.

– Немец ловок, – морщась, ответил Краюшкин.

Бокарев стащил с Краюшкина сапог, осмотрел рану:

– Кость цела.

– Капельное дело, – согласился Краюшкин.

Пакет они израсходовали на Вакулина. От кальсон Краюшкина Бокарев оторвал кусок, перевязал рану, сделал жгут, перетянул повыше колена. Тряпка набухла кровью.

– Лежи, не двигайся, ночью уйдем.

Бокарев подполз к краю сеновала, чуть разгреб сено, вгляделся в улицу.

Легковые машины останавливались у домов; денщики таскали чемоданы, готовили жилье для офицеров, связисты тянули шнур – в школе разместился штаб.

Во двор въехал «оппель-капитан»; в дом прошел офицер; следом за ним шофер потащил чемоданы.

Потом шофер вернулся, поставил машину ближе к сараю, передом на выезд, и опять ушел в дом.

– Машину угнать... – прошептал Бокарев.

– Можно бы, – согласился Краюшкин.

– Ночью посмотрим, – сказал Бокарев.

– Стукнешь дверцей – они и услышат: днем посмотри, как обедать уйдут.

Бокарев не любил советов, но совет был правильный.

День тянулся томительно долго, но Бокарев не уходил со своего поста, высматривал улицу зорким глазом. Офицер ушел в штаб. Шофер, пожилой, сухопарый немец с мрачным лицом, то выходил во двор, то возвращался в дом; вынес матрац, перину, повесил их на веревки – приводил в порядок жилье. Аккуратно устраиваются.

Наконец денщик вышел из дома с судками, отправился в кухню за обедом.

Бокарев спустился с сеновала, заглянул в машину – в щитке торчал ключ зажигания.

Потом он подошел к забору, нашел щель между досками, но через нее ничего не было видно; он пошевелил доску – она не тронулась с места.

Он подошел к калитке, постоял, прислушался, тихонько открыл ее, стал сбоку, посмотрел на улицу. В конце ее уже был шлагбаум, возле него стоял часовой.