Неизвестный Солженицын. Гений первого плевка

Как говорится, «и какой же русский не любит быстрой езды». Но вот на его веку случились два великих события, в водовороте которых, легко можно было сгинуть — Великая Отечественная война и контрреволюция 1993 года, которую он восхищенно поименовал в духе все того же православия Преображенской революцией. И оба раза этот русский воздержался от «быстрой езды», он долго отсиживался сперва в тылу, потом — за океаном, долго присматривался, выжидал, взвешивал, вынюхивал — и оказался на фронте со своим звуковым оружием лишь в середине 1943 года, когда война уже покатилась с горки, а из-за океана припожаловал только летом 1994 года, когда контрреволюция стояла уже прочно, так прочно, что отвалила ему роскошное поместье… Но дело не в национальности, конечно. Как Пушкин говорил Булгарину: «Будь жид — и это не беда…» Беда в том, что всю жизнь этот картонный русак неутомимо работал против родины.

На Солженицере «ученая дама» Сараскина, как она сама величает женщин-докторов наук, остановилась, перевела дух, и опять: «До него дошли слухи, будто кто-то из ЦК…» Слухи да еще «будто», да еще «кто-то»!.. «Другой слух намекал, будто…» Слух да еще лишь «намекал», да еще опять «будто»!..

И в такой манере профессиональной сплетницы — без конца: «Писали, что он не воевал, не сидел в лагере». Кто писал? Где? Когда? И это слухи? Я много знаю публикаций о ее герое, но ни разу не встречал ничего подобного. Как могли писать, что не сидел, коли он с этим и появился в литературе — с воплем о том, как страдал и погибал. А что касается его войны, то ведь он в мае 1967 года в известном письме Четвертому Всесоюзному съезду писателей заявил: «Я всю войну, не уходя с передовой, провоевал командиром батареи». А позже — в «Архипелаге»: «Я и мои сверстники воевали четыре года. Мы месили глину плацдармов, корчились в снарядных воронках…» и т. д. Но вы же знаете, что и это все туфта. Многие сверстники-то действительно, но он… Вы же сами приводите сведения, опровергающие и «четыре года», и «снарядные воронки», и «батарею», словно это батарея огневая. А звуковой-то — что на передовой делать? И другие тоже не отрицали его участие в войне, а лишь вносили поправку в его «фронтовой стаж».

Или: «Пропагандисты рассказывали (не рассказывали, мадам, а говорили, иначе вы заодно с пропагандистами. — В. Б.): Солженицин сидел за дело». А разве нет? Он же сам признавал, что за дело. «… что реабилитировали его неверно». А разве нет, если сидел за дело? «…что произведения его преступны». А разве нет, если в них было столько лжи о родной стране и столько злобы к людям?

Но Людмила Ивановна продолжает разоблачать: «Кто только не будет (так в тексте. — В. Б.) злобствовать по поводу Солженицына-офицера: «беспушечная батарея», «фронтовик, не нюхавший пороху», «всего два года на передовой»… Как будто двух лет недостаточно, чтобы человека настигла пуля» (с. 234). Доктор, да вы успокойтесь, не об этом же речь. Можно было погибнуть и не доехав до фронта, и в тылу под бомбежкой, как погибли, например, около двух тысяч жителей Москвы. И никто из нормальных людей не думает, что полтора-два года на фронте — это «недостаточно». Но, будучи личностью весьма своеобразной, именно так считал сам ваш герой, только поэтому он и приписывал себе еще два фальшивых года фронтового стажа. Тем более, что батарея-то его действительно была «беспушечная», а имела приборы, аккумуляторы, циферблаты со стрелками и т. п. К тому же, корчась вместе с приехавшей к нему из Ростова женой в снарядных воронках, он написал ворох деревянных стихов, рассказов, повестей и даже роман, и все это отправлял в Москву по литературным адресам: К. Федину, Б. Лавреневу, проф. Л. Тимофееву… Вот так война! Что же касается «понюхать пороху», то вы опять же сами пишете, что «он впервые (!) попал под пули» 27 января сорок пятого года (с.259), т. е. за десять дней до окончания для него войны — до того, как 8 февраля его арестовали и отправили в Москву. Согласитесь, оставшийся для «нюхания пороха» срок не очень велик. И ведь, слава Богу, даже поцарапаны не получил. А как он сам-то изображал свою войну? Например: «… 11 июля 1943 года еще в темноте, в траншее, одна банка тушонки на восьмерых и — ура! За родину! За Сталина!.. Господи, под снарядами и бомбами я просил тебя сохранить мне жизнь» и т. д. Да ни в каких траншеях А.С. в жизни не сиживал, никогда криком «За родину! За Сталина!» атмосферу не сотрясал. А вы еще и пишете, что как раз в этот день 11 июля к нему в очередной раз приехал навестить друг: «И снова была бессонная ночь в клубах дыма (разумеется, не орудийного, а табачного. — В. Б.), и радость, что они дышат одним воздухом» (с.239). Какая проникновенная лирическая картина… А где же тушонка и уря, где родина и Сталин?