Неизвестный СССР. Противостояние народа и власти 1953-1985 гг.

«Паразитическое перенаселение» второй половины 1940-х гг.

Среди новых пополнений доминировали осужденные по политическим статьям и особо опасные уголовные преступники. Их совокупная доля в общей численности населения ГУЛАГа выросла с 27 процентов в 1941 г. до 43 процентов в июле 1944 г.[65] Новые контингенты (схваченных в ходе очистки тылов действующей армии изменников родины, фашистских пособников, власовцев, членов боевых вооруженных формирований украинских и прибалтийских националистов, особо опасных уголовных преступников и т. д.) уже невозможно было увлечь перспективой освобождения через мобилизацию и тем более патриотической пропагандой. ГУЛАГ матерел и озлоблялся, а гулаговский социум, с точки зрения властей предержащих, приобретал все более отрицательную динамику. В нем происходили процессы консолидации заключенных по уголовным, политическим, этнополитическим и этническим признакам.

На пересечении интересов лагерной администрации, озабоченной выполнением производственных задач и поддержанием «порядка» и «дисциплины» любой ценой, и отколовшихся от традиционного, воровского мира уголовных авторитетов, искавших благоприятных условий «отсидки» и решившихся пойти на сотрудничество с лагерным начальством, в ГУЛАГе возникло консолидированное преступное сообщество, получившее впоследствии наименование «суки». На протяжении войны эта группировка захватила неформальную власть в лагерях и успешно паразитировала на гулаговском населении. Все более заметным фактором внутренней жизни ГУЛАГа становился лагерный бандитизм, приобретавший формы организованной борьбы различных группировок за контроль над зоной. Фактически, в конце войны в ГУЛАГе обозначились первые признаки жестокой борьбы за ресурсы выживания, что многократно увеличивало предрасположенность Архипелага к волнениям, бунтам и беспорядкам. Напряжение в среде профессиональных преступников и бандитов болезненно отразилось как на положении всех остальных заключенных, так и на состоянии режима и в конечном счете на выполнении ГУЛАГом его производственных функций. Эффективного полицейского решения проблемы найти так и не удалось. Криминальная элита ГУЛАГа встала на путь стихийной саморегуляции — уменьшения численности «паразитов» (физическое или статусное) в результате все более жестокой борьбы за власть над зоной.

Не исключено, что с действием тех же причин был связан и «ренессанс» побегов 1946–1947 гг. 16 июня 1947 г. заместитель начальника ГУЛАГа по оперативной работе Г. П. Добрынин сделал вывод о значительном росте состоявшихся побегов заключенных, «особенно групповых и даже вооруженных».[66] Подобные побеги, все больше походившие на бунты и мини-восстания, были бесспорным свидетельством дестабилизации обстановки в послевоенном ГУЛАГе, но проблемы «паразитического перенаселения» ГУЛАГа они решить, естественно, не могли. Слишком малое число заключенных имело технические возможности, достаточно мужества и сил для побега. Поэтому главным итогом «паразитического перенаселения» стал разраставшийся конфликт между различными группировками воровской «элиты» — яркое свидетельство формирования новой социальной структуры гулаговского сообщества. Враждующие группировки, следуя инстинкту самосохранения, начали упорно добиваться от лагерной администрации признания их неофициального статуса и режима раздельного содержания в лагерных пунктах. Так они закрепляли раздел сфер влияния и добивались от лагерной администрации «ярлыка» на власть. В свою очередь, «вершиной» режимно-оперативной мысли стала тактика «разведения» враждующих группировок по различным лагерным подразделениям, т. е. признание их de facto и молчаливое согласие на выделение «вотчин» для уголовников. Одной из постоянных забот оперативных работников во второй половине 1940 — начале 1950-х гг. стало не разложение или ликвидация уголовных группировок (на это как на дело совершенно безнадежное в то время просто махнули рукой), а их своевременное «расселение». Однако характерное для ГУЛАГа в 1945–1947 гг. «паразитическое перенаселение» делало последовательную реализацию этого принципа трудновыполнимым, что и спровоцировало начало безжалостной войны «воров» и «сук».[67]

Изменение социальной структуры ГУЛАГа после массовых посадок «положительного контингента» по указам 1947 г. об усилении борьбы с хищениями общественной и личной собственности уже не могло остановить инерцию непримиримой борьбы за ресурсы, хотя вряд ли кто-либо из участников «войны» спустя несколько лет после ее начала смог бы внятно объяснить ее причины. Во всяком случае, в то время, когда (уже после смерти Сталина!) эта проблема привлекла внимание высшего советского руководства, ни гулаговские оперативники, ни сами заключенные так и не смогли восстановить точный анамнез хронической болезни ГУЛАГа.