Неизвестный Сталин

Как уже говорилось, в Советском Союзе в это время был только один человек, который мог простым телефонным звонком редактору «Правды» или в Агитпроп ЦК КПСС изменить официальную политику. Это мог сделать только Сталин. Если бы гипотеза заговора, выдвинутая Авторхановым, была верна, то «четверка», захватившая власть к вечеру 1 марта, занималась бы другими делами, а не «Правдой». Остановки самого «дела врачей» ни 2 марта, ни 3 марта, ни еще через две недели после смерти Сталина не произошло, остановилась лишь пропаганда, причем именно в «Правде». В других газетах и журналах то же самое произошло уже постепенно, не столь внезапно. Если бы не болезнь Сталина, письмо знаменитых евреев могло быть опубликовано в начале марта, а затем постепенно уменьшено или отменено и все «дело врачей». Ответственность за «дело врачей» несли бы в этом случае Маленков и Берия. У Сталина была бы достаточно основательная причина для радикальных изменений в руководстве страной.

Правители с большой властью, приняв какое-то кардинальное решение исторического характера, обычно находятся до начала его реализации в возбуждении, но в то же время в хорошем, приподнятом настроении. Этим, возможно, объясняются и поездка Сталина в Большой театр, кинофильм в Кремле и поздний обед с соратниками, в судьбе которых вскоре ожидались большие изменения. Сталин мог предполагать, что Берию и Маленкова он встречает у себя на даче в последний раз. «Снявши голову, по волосам не плачут» — это была одна из любимых поговорок Сталина. Но это же возбуждение и напряженность перед крупным поворотом могли также привести к резкому повышению кровяного давления, то есть к гипертоническому кризу, плохому сну и инсульту утром 1 марта.

Такое случалось и с другими лидерами. Ленин после переворота 25 октября 1917 года не мог присутствовать на первом заседании Съезда Советов. Переволновавшись, он и Троцкий «лежали прямо на полу в одной из пустых комнат Смольного на разостланных одеялах. У Ленина кружилась голова»[562]. Основные декреты советской власти принимались без Ленина. Перед крупными решениями физические проблемы испытывал и Ельцин: «…холодом в груди, некоторым шоковым отупением, сердцебиением (что в этот момент мне было очень некстати)… Каждая ночная секунда все тяжелей и тяжелей — как же заставить себя спать?»[563]

Готовность Сталина к закрытию «дела врачей», или, как любил делать Сталин, «спуску его на тормозах», и к отстранению от пласта тех, кто был в это дело вовлечен, — это, конечно, лишь гипотеза. Она, как мне кажется, более логична, чем предположения об убийстве диктатора. У Хрущева и Булганина не было поводов для заговора против Сталина. Они и сами больше боялись Берии, чем Сталина. В репрессивной практике Сталина это было бы далеко не первое отступление.

Конец «дела врачей»

Прекращение «дела врачей» и реабилитация арестованных медиков не были после смерти Сталина немедленным приоритетом нового руководства страной. Инициативу мог проявить лишь Берия, так как именно в его новое мощное ведомство перешел весь репрессивный аппарат бывшего МГБ с его тюрьмами, следователями и заключенными. «Дело врачей» не было единственным, требовавшим срочной ревизии. Для самого Берии важно было остановить уже почти завершенный следственный процесс в Грузии и вернуть домой тысячи семей, выселенных по решениям ОСО из разных районов Грузии, в основном из Абхазии и Аджарии. Однако первый секретарь ЦК КП Грузии А. И. Мгеладзе уже и сам изменил политику в Тбилиси, сохранив этим свою жизнь. Его вскоре послали работать директором совхоза. Но с «делом врачей» нужно было разбираться в Москве. Пропаганды в прессе уже не было, но находившиеся под следствием врачи по-прежнему и после смерти Сталина проходили через допросы, причем с применением физических мер воздействия! Со многих даже не снимали наручники в течение двух недель после смены власти. Никто из арестованных не знал, что Сталин умер. Это говорило о растерянности нового руководства. Дело было не только в том, что Маленков, Берия или Гоглидзе и Игнатьев были лично тесно связаны с этим и другими «делами». Об этом никто не знал, общая ответственность за все репрессии возлагалась бы в любом случае только на Сталина.

Быстрая дискредитация Сталина не была, однако, в интересах высшего партийного руководства, так как сама легитимность новых вождей определялась в общественном сознании народа прежде всего тем, что они были близкими соратниками «великого Сталина».