Неизвестный Сталин

Оказавшись дома, Бухарин тотчас позвонил Сталину, но ему сказали, что Сталина нет в Москве. Бухарин позвонил вторично и узнал, что Сталин уже через день после расстрела Зиновьева и Каменева отбыл на отдых в Сочи. Бухарин отправил с фельдъегерской почтой большое письмо Сталину и заперся в своей квартире. Впрочем, и так никто не звонил ему по телефону и не заходил. Неделя за неделей проходили в тяжелом ожидании. Аресты в Москве продолжались и затронули некоторых людей, близких Бухарину. В конце сентября Г. Ягода был снят с поста народного комиссара внутренних дел, а на его место был назначен Николай Ежов, стремительно выдвинувшийся и сравнительно молодой секретарь ЦК ВКП(б). Это назначение было воспринято как шаг к усилению террора.

После суда над Зиновьевым и Каменевым Сталин ввел правило: наиболее важные показания арестованных на допросах размножались и рассылались с грифом «секретно» всем членам и кандидатам в члены ЦК ВКП(б). Получал пачки показаний из НКВД и Бухарин. Он еще не знал, какими методами вынуждаются эти показания, но читал их с ужасом и недоверием. Недоверие было понятно: во многих протоколах допросов упоминалось и имя самого Бухарина как одного из видных организаторов террора и вредительства в СССР.

Бухарин не знал, что ему делать. Ему казалось, что у него много друзей среди членов Политбюро. Но Серго Орджоникидзе не ответил на письмо Бухарина. Ничего не ответил и Михаил Калинин, который еще недавно называл Бухарина «наиболее крупным теоретиком нашей партии». Климент Ворошилов неожиданно прислал короткую записку: «Прошу вас, т. Бухарин, ко мне больше никогда ни с какими вопросами не обращаться». Оставалась надежда только на Сталина, и Бухарин почти ежедневно писал ему письма и записки, которые начинались словами: «Дорогой Коба!» Сталин не отвечал Бухарину, но все же старался сохранить у последнего какую-то тень надежды.

По свидетельству жены Бухарина А. М. Лариной, с которой мне приходилось часто встречаться и беседовать в 1970-е годы, она вместе с мужем пошла 7 ноября 1936 года на Красную площадь, чтобы отметить 19-ю годовщину Октября. Они прошли по пропуску «Известий» на соседние с мавзолеем трибуны. Сталин заметил Бухарина. Неожиданно Ларина увидела, что через густую толпу людей к ним протискивается часовой. Она подумала, что им предложат немедленно покинуть Красную площадь. Но молодой красноармеец отдал честь Бухарину и сказал: «Товарищ Бухарин, товарищ Сталин просил передать вам, что вы не на месте стоите, и просит вас подняться на мавзолей»[596].

Но уже через несколько дней после праздника к Бухарину пришли еще более тяжкие испытания. Его не вызывали на Лубянку, но прямо в Кремле в одном из помещений начали устраивать очные ставки и с арестованными ранее бывшими троцкистами, и с молодыми учеными и политиками из так называемой школы Бухарина. Одна за другой происходили очные ставки с Г. Сокольниковым, К. Радеком, Л. Серебряковым и другими. И все они говорили о своих «преступных связях» с Бухариным, о существовании еще одного подпольного контрреволюционного и террористического центра, во главе которого якобы стоит Бухарин.

Особенно поразила Бухарина встреча с Ефимом Цетлиным, одним из своих любимых учеников. На очной ставке в присутствии следователя Цетлин рассказал, что Бухарин лично дал ему свой револьвер и поставил на углу улицы, по которой должен был проехать Сталин. Но Сталин проехал в этот день по другому маршруту, и покушение не состоялось.

Придя домой после этой очной ставки, Бухарин достал свой револьвер. На золотой пластинке, прикрепленной к рукоятке, было выгравировано: «Вождю пролетарской революции Н. И. Бухарину от Клима Ворошилова». Бухарин решил, что ему ничего не остается, как покончить с собой. Он попрощался с женой и, запершись в кабинете, долго держал револьвер в руке, но так и не смог выстрелить в себя. Позднее это повторялось несколько раз. Иногда при жене Бухарин держал револьвер в руке, подбрасывал его немного вверх, а потом прятал в стол. Часто такие вспышки отчаяния кончались истерикой, после которой он долго и трудно приходил в себя.

Бухарин уже не выполнял никаких дел по газете «Известия», хотя и считался по-прежнему ее главным редактором. Он находил в себе силы писать статьи, но только на антифашистские темы. Но все эти статьи оставались у него в ящиках письменного стола.