Работа рядового инженера-авиаконструктора казалась мне прекрасной. В большом светлом зале с высоким потолком мое рабочее место в пространстве между двумя кульманами походило на маленький отдельный кабинет, где хорошо думалось. За окном колыхалась зеленая листва верхушек многочисленных деревьев на нашей территории и открывалась широкая панорама Центрального аэродрома. Справа на краю летного поля виднелись корпуса 30-го авиазавода. Прямо за полем аэродрома — здание аэровокзала, а слева — корпуса ОКБ Ильюшина.
Рабочие места конструкторов содержались в идеальной чистоте. Доска моего кульмана и мой большой письменный стол, как и остальные, были обтянуты чистой белой бумагой. В правом верхнем ящике стола лежали все необходимые чертежные принадлежности: карандаши разной твердости, которые мы точили лезвием безопасной бритвы или остро заточенным медицинским скальпелем, ластики, большая чертежная готовальня, логарифмическая линейка, угольники, пластмассовые трафаретки и много других полезных в работе мелочей. Большой средний ящик стола использовался для хранения небольших рулонов пергамина с исходными контурами сечений, вариантами увязок и контурами агрегатов смежных систем. Широкие рулоны пергамина с заготовками обводов и чертежей хранились в специальных цилиндрических тубах из фанеры в вертикальном положении или за моим кульманом в прикрепленных к нему бумажных петлях. В других ящиках моего стола лежали синьки используемых чертежей, книги, справочники, заводские, министерские и общесоюзные нормали. А в самом нижнем правом ящике лежали мои легкие кожаные туфли, которые я надевал на работе, особенно в зимнее время, когда приходил в теплых и тяжелых сапогах.
Утром на спинке стула меня ждал светло-синий халат из блестящего сатина, который я надевал, снимая пиджак. Эти халаты были тогда удобной и комфортной формой конструкторов КБ Сухого. В сборочном цехе, в многолюдье вокруг собираемого нового самолета, всегда можно было по этим халатам отличить конструкторов. Только через несколько лет завхоз КБ сообразил, что белые медицинские халаты дешевле, и провел замену халатов конструкторов на белые. Верхний левый ящик предназначался мною для чистого полотенца, мыла и стакана. На первом этаже у лестницы у нас стоял автомат с холодной газированной водой. Многие, и я в том числе, пользовались своими стаканами.
Я был обладателем двух стульев. Один стоял у моего письменного стола, и я сидел за столом, когда знакомился с чертежами, нормалями или делал расчеты прочности разрабатываемого узла. Второй стоял у кульмана. Я пересаживался на него, когда кнопками прикреплял чистый лист пергамина — мой будущий рабочий чертеж, плод творчества и каждодневной изобретательности.
Принадлежность к высокопрофессиональному коллективу, создающему уникальный самолет, которого еще не было в мире, создавала ощущение увлекательной и приятной игры, а также собственной значимости. А благодаря той подготовке, которую я получил в МАИ, и доброжелательности окружавших меня работников КБ и завода моя работа авиационного конструктора протекала удивительно легко.
После продолжительной работы за кульманом или за письменным столом я ощущал потребность прогуляться. Когда я шел по проходу механического цеха и вдруг видел на фрезерном станке полуготовый мой кронштейн, меня охватывало волнение. Я останавливался и внимательно разглядывал алюминиевую реализацию моего бумажного замысла.
В этот момент я совершенно ясно ощущал, что конструктор — это волшебник. Придумал, начертил — и все начинают исполнять его графическую команду: заказывают нужную заготовку, размечают ее по чертежу, фрезеруют, сверлят, протачивают, шлифуют и передают в цех антикоррозионного гальванического покрытия. Затем деталь привозят в сборочный цех, где ее соединяют с тысячами других, из которых и формируется желанное детище всего коллектива.
Бригада крыла, куда меня зачислили, подчинялась заместителю Главного конструктора по каркасу (корпусу) самолета Строгачеву Николаю Сергеевичу, подпись которого на наших чертежах была последней. Его рабочий стол находился рядом в бригаде фюзеляжа. Бригада оперения располагалась в этом же зале, прямо за нами.
Работа конструктора каркаса самолета отличалась рядом особенностей. Но главной была неразрывная связь разрабатываемой тобой конструкции с прочностью, аэроупругостью и технологией производства. Непонимание реального нагружения твоей конструкции в деформированном состоянии в полете приводило к разрушению и гибели опытного самолета, а часто и к закрытию всей программы проекта. Поэтому обеспечение надежной работы конструкции было моей первостепенной задачей. Конечно, я мог существенно снизить последствия «непонимания» за счет увеличения запаса прочности, но тут непреодолимой стеной вставал второй главный критерий конструктора — вес. Бригада весов и центровки, располагавшаяся рядом с кабинетом П.О. Сухого, разрабатывала лимит веса для каждой бригады КБ. А за экономию веса выплачивалась премия в размере двух моих месячных окладов за килограмм.