Неизвестный Троцкий (Илья Троцкий, Иван Бунин и эмиграция первой волны)

В последний раз я встретился с И.Д. Сытиным несколько лет назад в Берлине. Но это уже был иной Иван Дмитриевич: подавленный, замкнутый, озлобленный. Сломили злые силы большевизма и этот могучий русский дуб. И вот нет уже больше старого Сытина³⁸.

В 1934 г. на Введенском кладбище И.Д. Сытина — человека, которого не так давно величали «русским колоссом-просветителем», в последний путь его провожали лишь родные да немногие из бывших служащих.

Максим Горький

Андрей Седых в статье-некрологе «Памяти И.М. Троцкого»³⁹ пишет:

Когда И. Сытин приехал за границу, он предложил И.М. Троцкому сопровождать его. На страницах «Нового русского слова» И.М. вспоминал, как Сытин повез его на Капри к Горькому⁴⁰.

В своих очерках о посещении Горького на Капри⁴¹ И.М. Троцкий описывает лишь осень 1913 г., причем первая его статья с сюжетом о совместной поездке с Сытиным на Капри — «Гениальный самородок», появилась еще до Второй мировой войны (1934 г.) в рижской газете «Сегодня»⁴²:

Издательство <Товарищества И.Д. Сытина — М.У.> вело переговоры с Максимом Горьким о приобретении издательского права на его первые произведения, написанные в первые пятнадцать лет. Горький запросил 450 тысяч рублей. Правление издательства уполномочило И.Д. Сытина съездить к Горькому и лично с ним столковаться. По дороге из Москвы в Берлин <Сытин — М.У> взвесил все «за» и «против» и решил, что операция эта разорительна для издательства.

— Протелеграфируй, пожалуйста, Феде (Ф.И. Благову) и другим директорам, что не стоит ездить к Горькому. Все равно дела я с ним не сделаю.

Я, конечно, выполнил просьбу Ивана Дмитриевича. На следующий день получили ответные депеши из Москвы, что директора присоединяются к его мнению. И.Д. Сытин выслушал содержание депеш, встал, перекрестился на угол и начал говорить тихим таким шепотом:

— Поедем, стало быть, к Алексею Максимовичу. Хорошо сейчас на Капри...

— А что скажут в правлении?

— Неважно! Протелеграфируй, что едем. <...>

Познакомишься с Горьким, посодействуешь мне в переговорах о цене и покатаешься по Италии. Только ты уж меня одного с Горьким не оставляй. Обернет вокруг пальца. Он — жох!..

Мы телеграфно оповестили Горького о дне приезда и получили приглашение быть его гостями. <...>

От Берлина до Рима нас сопровождал известный фильмовый промышленник Ханжонков. Всю дорогу Сытин плакался, что Горький его разорит и что мы едем заключать явно убыточную сделку. То же самое он говорил и покойному писателю Первухину⁴³, корреспондировавшему из Рима в «Русское слово». Полный профан в издательском деле, я в душе решил облегчить Ивану Дмитриевичу его миссию. <...>

На пристани на Капри нас встретил личный друг Горького бывший берлинский издатель И.П. Ладыжников. Завидев еще издали Ладыжникова, И.Д. заметно всполошился и, обратившись ко мне, снова повторил просьбу — не оставлять его одного. Мы остановились в каком-то чудесном отеле, из окон которого открывался чарующий вид на неаполитанский залив.

Покуда я приводил себя в порядок, Иван Дмитриевич и Ладыжников куда-то исчезли. Тщетно я их искал в гостинице, ресторане и парке отеля. <...>

Загадка, впрочем, вскоре разъяснилась. <...> Для меня стало очевидным, что Сытин уже сидит у Горького и, вероятно, ведет переговоры о приобретении его произведений.

На веранде горьковской виллы я нашел большое общество. <...> Было шумно и весело, а прелестная итальянская осень и синие волны, шаловливо игравшие у близкого берега, располагали к интимности.

Максим Горький находился, по-видимому, в отличном настроении⁴⁴ и очень ярко и образно рассказывал разные эпизоды из своей скитальческой <...> жизни.

Завтрак сменился чаем, чай — обедом и время пролетало незаметно. За ужином <...> завязался спор об индивидуализме в литературе. Один из тех специфически русских споров, когда все одновременно говорят, один старается перекричать другого, и никто никого не слушает.

Д.И. Сытин сидел все <это> время молча, с явным интересом прислушиваясь к спору и не проронив ни слова. <...>

<...> Начали прощаться. Мы с Иваном Дмитриевичем остались последними. И вдруг случилось нечто, что на всю жизнь запечатлелось в моей памяти.

И.Д. Сытин подходит к Горькому и, подавая ему на прощание руку, говорит:

— Итак, Алексей Максимович, по рукам. Как ты сказал, так и будет. Заплатим тебе 450 тысяч. Спасибо.

Горький смутился, а я стоял совершенно растерянный.

В отель мы возвращались молча. Я внутренне досадовал на старика. К чему вся эта комедия. Зачем он отравлял мне всю дорогу в Италию причитаниями о грозящем издательству разорении? К чему просил не оставлять его наедине с Горьким? И вообще, что это за дикий подход к делам?

Иван Дмитриевич, очевидно, понимал мое настроение и, обняв меня вокруг талии, тихо сказал:

— Чего ты, милый, сердишься. Ведь Горький твой же брат-писатель. Что тебе жалко сытинских капиталов, что ли? Эх, и наживем мы на этом деле. Имя-то какое? Горький!