Читаем Неизвестный В. Я. Пропп полностью

Неизвестный В. Я. Пропп

Антонина Николаевна Мартынова , Владимир Яковлевич Пропп

Ездили с женой в Репино. Подснежники у опушки еще коротенькие, первые. Подснежники — самые совершенные цветы. Их форма — абстрактное и полное совершенство. Я вспоминаю, когда мне было 20, я в Линеве в раннюю весну: половодье, всюду шумит вода, и в лесу, и в саду, бурлит. А там, где ее нет — голубые подснежники. Я любил тогда Ксению, и все мое существо обновлялось.

Теперь мне 70, и оно не обновляется. Но в груди счастье. В автобусе думаю: подснежники — прообраз человеческой души в ее нежном совершенстве. Такими могут быть очень чистые, очень тихие и добрые девушки. И такие есть. И я скрываю слезы.

А с женой я нежен, добр и предупредителен. В душе звучит E-dur-ная мелодия Шуберта.

8.V.[1965], 11.20.

С семи часов утра

поливал корзины цветов

отвечал на поздравления и убрал последние полученные

паковал бандероли (И. И. Толстой)

убирал комнату

проверял список трудов для Путилова[313].

Это заняло 4½ часа.

Если так будет дальше, я ничего не сделаю.

Нужен строгий и безжалостный режим:

1) Всю уборку с вечера, как бы ни устал. Все приготовить и разложить для писания.

2) 6–10 (11, 12) писать.

3) потом все другое. Рояль.

В промежутки могу садиться на диван и всецело отдаваться цветущему во мне счастью. Цветение моей души продолжается.

23.VI.65.

Я давно не писал, и не знаю, нужно ли это. Писать дневник — все равно, что копить деньги. Когда-нибудь пригодятся, но занятие это недостойное. В дневнике копятся воспоминания. Когда-нибудь прочту и буду вспоминать. Но когда прочту?

Вот мои дни: собственно жизнь интересна в каждое свое мгновение — и много интереснее многих книг. Я прочел автобиографию Рокуэла Кента. Он <нрзб> американец в любовных и семейных делах — к чему эта откровенность. Видите, какой я. И мне все можно. Его пейзажи аляповаты. Достаточно вспомнить Васильева — и Кент исчезнет. Но его талант в изображении людей — в рисунках. Тут он просто велик. Вдруг видишь значительность человеческих существ.

Еду в Репино. В метро я охвачен своим горением с такой силой, что я плачу, закрыв лицо ладонями. Женщина против меня смотрит на меня равнодушно, но с некоторым любопытством. <...>

На другой день кафедра. Базанов объявляет мою нагрузку — небывалую для фил[ологического] фак[ульте]та. Ту нагрузку, которую я просил для пенсии, мне дали за ставку. Я буду иметь 4 часа в 1 сем[естре] и 2 — во втором. Зачем было афишировать, как будто я что-то вымогал.

Выхожу. У стены милая Ивлева. Оживленные голубые глаза. С <нрзб> об экспедиции. Хочет ехать, уговорить врачей, чтобы пустили. Я отговариваю. Рассказывает о Регине[314]. Экзамены все сдала на 5, часть — досрочно. Сейчас отдыхает. Живет у подруги, которая снимает комнату. Будет оперироваться. Я оживаю от человеческого, простого тона со мной. Еду домой оживший.

Сегодня: встал в 6 и до 10 работал. Разрабатываю спец. курс. Делаю только это. 4 часа прошли мгновенно. Я сравниваю Апулея и «Аленький цветочек». Это мне интересно. Науки никакой — и не надо. Мой курс не для вечности. Вечность и слава мне безразличны. Почта: Адель[315] написала обо мне статью в литовском журнале. Письмо от нее. Я вспоминаю ее горящие черные глаза, сияющие добротой, и как она меня водила по Вильнюсу. Хорошие девушки, которые не очень успевают в науке, имеют в жизни очень важное и прекрасное назначение. И есть такие, которые назначение наполняют, внося в жизнь грацию и какую-то неуловимую атмосферу радости. Таких мало, но они есть, и это важнее науки.

Я опять верю в свою работоспособность, в то, что моя инфернальная усталость обратима и что и в 70 можно быть бодрым.

Впрочем, дневник писать все же хорошо. Настраиваешь себя на правильный лад.

4.XI.65.

Тот, кто думает о любимом или близком или добром человеке хотя малейшее худое, немедленно терпит наказание в самом себе, потому что теряет этого человека, теряет то святое, что соединяет его с ним. Ну а если действительно есть худое? Если тот человек, которого ты знаешь и видишь преображенным, вдруг мелко соврет или обнаружит себялюбие или страх за себя, что тогда? Тогда надо сказать: да, я и это беру в тебе, и ничто не может затемнить того света, в котором я тебя вижу и знаю. И станет тебе легко. И святое не будет потеряно. А без святыни жить нельзя.

Моя жизнь вступает в какой-то большой последний кризис.

Только деятельность может поднять потерянное равновесие. Я вновь счастлив.

1967, понедельник 10.VII.

В городе. Я теряю ориентиры во времени. Этот дневник — моя опора, чтобы не терять эти ориентиры.

Вторник 11.VII.[1967].

Я из города. Цветы посажены. Я отдыхаю. Является Бялый[316] с женой. Я безмерно счастлив. Все лучшее, что у нас есть — на стол. Он чувствует себя хорошо. Я рад. Условились. Я к нему через 2 недели, т. е. 11 + 1 – 1 = 25.