Неизвестный В. Я. Пропп

Стало мелко. Вот сухое место. Но что это? Федя едва дышит от счастья. Остров весь покрыт пятнами прозрачного, хрупкого, с черными точками снега, и сквозь снег пробиваются подснежники, голубые подснежники. Вот еще остров и еще. Федя сильным движением весла причаливает. Весь лес сияет голубизной. Так вот они, подснежники, волшебные цветы, которых не бывает на севере. Федя становится на колени, разрывает снег. Какая неистовая, какая роскошная в них сила. Они не ждут тепла, они не ждут, чтоб стаял снег, они рвутся к солнцу, нежные, как девушки, властные силой земли. Он набирает их в шапку. Они не душисты. Они пахнут землей, перепрелой, бурой листвой прошлого года, сквозь которую они пробили себе путь. Они торжествуют, как река, как вся земля, они громкие и сверкающие. Они вбирают ветер.

Федя прячет лицо и цветы, красными руками мнет в кулаке тающий снег и дышит полной грудью.

Пора ехать домой.

Он отчаливает, но ехать назад невозможно. Везде деревья, и веслами не размахнешься. Он едва замечает, как его несет к дубу, прижимает к дереву, как трескается лодка, набирает воды и вдруг идет ко дну.

Федя по пояс в воде. Он пытается шагнуть, лодка всплывает, ее уносит.

Стоять трудно, но Феде весело необычайным весельем. Весло осталось в его руке. Когда лодка треснула, он схватился за шапку с подснежниками и надел ее на голову. Подснежники свисают ему на лоб, на уши, на затылок. Федя щупает веслом дно. От острова к острову он выбирается на сухое место.

Вброд он переходит поля и большим кругом приходит домой, мокрый по горло, с посиневшим от холода лицом и с шапкой, полной подснежников.

* * *

Бред начался через день.

Федя болел долго и страшно.

В бреду все чудились комнаты с оштукатуренными голыми углами. Все хотелось выйти из этих комнат, но везде были эти ужасные углы, от которых нельзя было дышать. Хотелось ломать эти стены. Федя кричал от отчаяния, но углы, ужасные углы с кусочком потолка, который был низок и все же взлетал куда-то вверх, эти серые комнаты не пускали его и доводили до судорог.

Когда Федя проснулся, он увидел, что около него сидит девушка, одетая как крестьянка, но не крестьянка, с тонким больным лицом. Вероятно, я брежу. Как тебя зовут?

— Марта.

Она проворно подметает пол. Федя глядит на нее, как на видение. Он ничего не помнит, ничего не понимает.

И вдруг все ясно.

— Где моя фуражка?

Девушка удивленно на него смотрит.

— Дай ее сюда. Слышишь?

Она покорно приносит ему кепку.

— Не то, не то, где цветы, голубые цветы?

Девушке делается страшно. Федя видит это по ее лицу. Он хочет вскочить, чтобы задушить ее. И опять темно. Он видит какие-то игрушки, какие-то страшные игрушки, намалеванные рожи живых петрушек и щелкунчиков. Потом вдруг он видит необычайные обои, с такими арабесками и цветами, которые красивее, чем все на свете.

И опять он просыпается. Девушка сидит на стуле. Это уже другая девушка. Эта — черная, широколицая и с круглыми плечами.

— Как тебя зовут?

— Эмма.

Он, впрочем, не сомневается, что это та же девушка, и его даже не очень удивляет, что она так изменилась.

— Ты уже была здесь.

— Была.

— Ага, вот, видишь. Я же говорю, что ты уже была. Я тебя знаю, ты ведьма, вот ты кто.

* * *

Еще через несколько дней он сразу, вдруг выздоровел. Вдруг проснулся совершенно здоровым. Оделся и хотел пойти. Но дошел только до стола.

Ноги подкашивались.

На столе было два письма. Одно от Глеба. Его призвали, и он теперь учился в юнкерском училище. Другое — от Ксении. Маленькая записка с круглыми, детскими буквами и с березовым листиком: «Я помню Вас, дорогой». Помню! Помню! Нет, она любит. Но Федя не сказал себе этого. Он поцеловал письмо — пол почтового листа, другая половина была оторвана, положил его в боковой карман и прижал его рукой. Скрипнула дверь. На пороге показалась девушка, но не Марта, не Эмма, а другая — тоненькая, худая, в белом платочке, повязанном под подбородком. Она испугалась, вскрикнула, увидев Федю за столом.

— Скажи-ка мне, ты настоящая или нет?

Девушка стояла, разинув рот.

— Ты с неба, или откуда ты?

— Нет, я из Польши.

— Из Польши? А скажи-ка мне, есть тут такая Марта?

— Она работает в саду.

— И она тоже из Польши?

— Да.

— А Эмма есть здесь?

— Да, она тоже работает в саду.

И девушка рассказала, что из Польши выселили всех немцев и поселили их сюда, с волжскими колонистами. Дома у них был сад и дом, и коровы, и у них все отняли и всех немцев прогнали, потому что считают их за шпионов. И теперь они работают поденно. Она говорила тихо, без выражения, как будто рассказывала урок, и это было от горя. Но Федя не мог чувствовать чужого горя. Животная радость выздоровления была сильнее всех других чувств.

— Ну-с, беженка, принеси-ка мне поесть. Молока, колбасы, яиц, все равно, только побольше.

* * *

Начались тихие дни.