Неизвестный Жуков - портрет без ретуши в зеркале эпохи

"Миша, шлю тебе привет, очевидно, я буду через месяц-полтора в Москве, тогда обо всем поговорим, а сейчас скажу пару слов. Провел войну, кажется, неплохо. Сам здоров, сейчас налаживаю дела, так как за войну кое-что подразболталось. Посылаю тебе подарок, который я получил от наркома: костюм... если будет тебе коротковат, попробуй его переделать. Жму руку, Георгий. Поцелуй за меня Клавдию Ильиничну и Риточку". Обещание прислать подарки Жуков, таким образом, выполнил. Его адъютант М.Ф. Воротников вспоминал, как доставил гостинцы в Москву: "В первых числах ноября 1939 года, находясь в Улан-Баторе, Георгий Константинович командировал меня в Москву с наградными материалами... Провожая, Жуков наказал: "Зайдите сразу к моему двоюродному брату, Михаилу Пилихину, передайте вот этот чемодан и письмо. Живет он недалеко от Центрального телеграфа, в Брюсовском переулке, 21. Скажите, что непременно приеду с подарками, как обещал А вот эту записку отдайте директору Центрального Военторга".

Последняя просьба могла показаться курьезной. Герой хал-хингольских событий, грозный укротитель самурайской орды... просил продать несколько метров ситца для дочек и соленой кильки в банках. Что делать? Время было тяжелое. Материального изобилия в стране не было. Не от хорошей жизни он обращался с такой просьбой к работникам торговли".

Жена Жукова с двумя дочерьми приехала в Монголию в сентябре 1939 года. До этого Жуков регулярно писал ей в Смоленск. Например, 26 июля, вскоре после Баин-Цаганского сражения, бодро сообщал: "В районе боевых действий населенных пунктов нет, кругом степь на сотни километров и ни одного дерева. Но степь имеет также свою красоту - очень много дичи и другого зверя. Здесь очень хорошая охота. Козы гуляют прямо стадами (похоже, Георгий Константинович и в боевой обстановке для своей любимой охоты находил время. - Б. С.). Ну, пока, крепко вас целую много, много раз". А в августе, 21-го числа, в дни решающего наступления, прислал только короткую телеграмму: "Здоров. Писать письма нет времени. Круглосуточно занят сложными вопросами. Получил очередное звание. Порученца вышлю в сентябре. Сейчас от Улан-Батора далеко. Обнимаю всех. Жуков".

В середине сентября, перед самым отъездом, Александра Диевна получила от мужа еще одно письмо: "Я жив, здоров. Ты, наверно, из газет уже знаешь сообщения ТАСС о боях на монгальско-маньчжурской границе. Ты, теперь, очевидно, понимаешь, почему так срочно мне пришлось выехать из Смоленска. Тебе также должно быть известно из сообщения ТАСС, что японские самураи разбиты как на земле, так и в воздухе. Но враг очень хитер, и от него приходится ждать всякой каверзы. Это мы хорошо учитываем и всегда готовы на его действия ответить двойным ударом... Как будут развиваться события в дальнейшем сказать трудно. Мы готовы к полному уничтожению всей этой гадости. Вот Эрочка хотела, чтобы папочка подрался, - это удовольствие сейчас испытываю. Чувствую себя в действиях очень хорошо. Короче, так, как это было в нашу гражданскую войну. Мы потерь имеем мало...".

О величине потерь Георгий Константинович добросовестно заблуждался. В Красной Армии в донесениях вышестоящему начальству командиры всегда сильно занижали собственные потери и завышали потери противника. Последние определялись по старому суворовскому принципу: "Пиши поболе. Чего их, супостатов, жалеть". Так, сразу после финской войны штаб Ленинградского военного округа опубликовал данные, будто советские войска потеряли 48 745 убитыми и умершими от ран, что занижало истинный размер безвозвратных потерь почти втрое. А общие советские потери на Халхин-Голе вплоть до 80-х годов определялись (вероятно, по первоначальным донесениям из войск) всего в 9 824 убитых и раненых. На эти цифры, занижавшие истинные потери почти в два с половиной раза, и ориентировался Жуков, когда писал жене о своих успехах. Да еще мысленно сопоставлял их со столь же фантастическими цифрами донесений о японских потерях в 55 тысяч человек. Впятеро больше уложил "этой гадости", чем потерял своих солдат. Георгий Константинович не поверил бы никаким скептикам. Он искренне верил в свою полководческую гениальность, в то, что во всех сражениях подчиненные ему войска уничтожали больше неприятельских солдат, чем теряли сами, и лишь иногда позволяли себе роскошь потерять столько же, сколько и противник. Но никогда, убеждал себя Георгий Константинович, его дивизии, армии и фронты не теряли людей больше, чем японские или германские "супостаты".