Неизвестный

— Пока сложно сказать, — ответил Сульман. — Я не заметил никаких следов борьбы, но, с другой стороны, мы ещё не успели толком всё осмотреть. Мы ждём судмедэксперта, только после этого сможем снять тело. Процесс гниения тканей уже начался, поэтому я могу предположить, что смерть наступила два-три дня тому назад. Более точно сказать пока не получится, но вполне вероятно, что её убили в ночь с субботы на воскресенье. Заехать в лес на машине в принципе невозможно, значит, скорее всего, ему пришлось её туда отнести, если он убил её где-то в другом месте. Пройти нужно пару сотен метров, не меньше, соответственно, мы имеем дело с крепким парнем. Мартину хрупкой не назовёшь, она была девушкой рослой и мускулистой.

— На ум приходит убийство лошади в Петесвикене, — сказала Карин. — Нет ли здесь какой-то связи, ведь оно тоже — предположительно — ритуальное?

— Да, необходимо поискать возможные точки соприкосновения, — согласился Кнутас. — Нужно побольше разузнать о прошлом Мартины Флохтен. Кто она? Что делала до момента убийства? Может, произошло что-то необычное? Может, она себя как-то странно вела? Каким она вообще была человеком? Карин, займёшься этим?

— Да, конечно.

— Далее следует как можно быстрей опросить всех владельцев домов в районе Вивесхольма и поговорить с постояльцами пансионата. Томас, это я поручаю тебе. Археологов тоже нужно допросить: студентов, учителей — и других людей из университета. Я боюсь, что журналисты пронюхают об этой особенности, о ритуальной окраске убийства. Призываю вас всех держать рот на замке. Ни единой душе! Ни слова! — Кнутас серьёзно посмотрел на сидящих вокруг стола коллег. — Если эта информация просочится наружу, наша песенка спета. Журналисты нам покоя не дадут.

Комиссар поднялся со стула:

— Сегодня в четыре дня у нас пресс-конференция, мы с Ларсом обо всём позаботимся.

У Стаффана Мельгрена был измождённый вид, когда Кнутас встретил его внизу, на проходной управления полиции. Лицо археолога было болезненно бледным, веки покраснели, в глазах — нездоровый блеск. Он выглядел взвинченным, а одежда была такой мятой, будто он в ней спал. Они поднялись в кабинет комиссара, где могли спокойно побеседовать. Мельгрен отказался от кофе.

— Как вы себя чувствуете? — поинтересовался Кнутас, когда они уселись за столом друг напротив друга.

— То, что произошло с Мартиной, просто ужасно. Я не могу в это поверить.

— Я бы хотел для начала снова вернуться к разговору об этой группе студентов. Как мы поняли, Мартина пользовалась успехом. Но с кем-нибудь у неё были разногласия?

Мельгрен отрицательно покачал головой.

— Вы уверены, что у неё не было близких отношений с кем-то из группы?

— Насколько я знаю, нет.

— Может, кто-то из студентов был особенно расположен к Мартине, даже влюблён?

— Ну, не то чтобы влюблён, — протянул Мельгрен. — Но есть двое парней, они оба постоянно крутились вокруг неё.

— Что за парни?

— Юнас, он швед, из Сконе, ему лет двадцать, вряд ли больше. И Марк, американец, чуть постарше, ему около двадцати пяти, я думаю. Они тут стали закадычными друзьями, повсюду ходят вместе.

— Каким образом проявлялся их интерес к Мартине?

— Ну, они ходили за ней по пятам, всё шутили с ней, обращали на неё внимания гораздо больше, чем на других.

— Вам не показалось, что кто-то из них сильнее увлечён ею?

— Нет, такого сказать нельзя, оба вели себя одинаково.

— Интерес был взаимным?

— Мне кажется, они ей нравились, казались весёлыми и приятными в общении ребятами, но как друзья, не больше.

— Почему вы так думаете?

— Такое у меня сложилось ощущение.

— Эти двое тоже живут в Варфсхольме?

— Да.

— Вы не замечали, чтобы на территории раскопок появлялись какие-нибудь посторонние лица?

— Нет, как обычно, народ приходил, но это в основном знакомые или кто-нибудь из округи, бывало, зайдёт поболтать. Пару раз в неделю появлялись группы туристов, но они держались в стороне.

— Вы, как руководитель раскопок, можете предположить, кто убил Мартину?

— Нет.

— Я уже спрашивал вас, но вынужден снова вернуться к этой теме: какие отношения связывали вас с убитой?

— Она была хорошей ученицей, которую я ценил именно как ученицу, — подчеркнул Мельгрен, и его голос прозвучал несколько резко. — Между нами, разумеется, ничего не было. Я вам уже говорил.

— Где вы находились в субботу вечером?

— Я сидел в баре, пил пиво.

— Один?

— Да.

— Где именно?

— Сначала в «Колодце Доннера», потом в «Погребке монахов».

— Никого из знакомых не встретили?

— Ну, в таких местах вечно на кого-нибудь наткнёшься.

— Во сколько вы вернулись домой?

— Не знаю, не смотрел на часы.

— Ну вы же можете сказать, было это в девять вечера или в три ночи? — раздражённо переспросил комиссар.

Он действительно начинал злиться, недоумевая: что, чёрт побери, делал отец семейства в баре в субботу ночью совсем один? Почему он не был дома с родными, раз уж всё равно не собирался встречаться с друзьями?

— Скорее в три.

— Что вы можете сказать о вашем браке? У вас всё в порядке?

Мельгрен медлил с ответом. Было видно, как он сжал челюсти.