Неизвестным для меня способом

Я плачу, – мог бы сказать ей Айдж, – потому что меня сейчас нет, а тому, кого нет, можно все, в том числе, плакать. Но я рад, что сумел тебя удивить. И что тебе это нравится. И вообще очень рад.

Но он ничего не говорит, потому что нет никакого Айджа. Не беда, он скоро вернется. И, наверное, как-нибудь все объяснит.

Ligiadra Donna

Сам толком не понял, почему убежал. Просто не смог больше там оставаться. Дело не в том, что скучно, всякую скуку можно перетерпеть, лишь бы Кристинка потом не ругалась. И честно терпел до тех пор, пока пиликанье, гудение и невыносимые голоса не заполнили его целиком, как будто вдохнул их вместе с воздухом, да так и не смог выдохнуть, и теперь там, внутри, вместо больного, но все еще годного сердца, печени, селезенки, кишок, съеденного на обед жаркого и пирога, вместо привычных мыслей о припаркованной на секретной бесплатной стоянке возле церкви машине, предстоящей обратной дороге, честно заслуженном вечернем пиве, которое, кстати, надо будет купить в супермаркете возле дома и заодно клубнику для Машки, она ее любит до дрожи, даже такую, как продают поздней осенью, безвкусную, парниковую – вместо этих и всех остальных простых и понятных слагаемых, из которых до сих пор состоял, теперь только ласковый шелковый скрежет и ангельский визг, который почему-то считается музыкой, а на самом деле – просто хитроумный старинный способ свести человека с ума.

Мчался вниз по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, как в детстве, а оказавшись в крепостном дворе, где музыки уже не слышно, не перешел на шаг, так и бежал до самого озера, старый дурак, тебе же врачи даже быстро ходить запретили; ай, ладно, главное – добежал.

Потом сидел на траве, не чувствуя сырости, удивлялся, что совсем нет одышки, привычно вытирал шарфом лицо, совершенно сухое, ни капли пота, ай да я, молодец, есть еще порох в пороховницах, главное – не бояться, а то, понимаешь, привык над собой трястись, оттого и болезни, иных причин для них нет.

Кристина, конечно, его догнала. Села рядом, обняла. Сказала:

– Машка осталась в зале. Сейчас они допоют, пойду ее заберу.

Буркнул, не решаясь посмотреть ей в глаза:

– Извини, Крисенька. Просто там душно. Решил, лучше уйти на воздух, чем у всех на глазах в обморок падать.

И поспешно добавил:

– Но теперь все уже хорошо. Смотри, я даже не потный. И ничего не болит.

Una Panthera

Окончания концерта Лена почти не помнила. Вот только что она сидела, умиленно разглядывая плачущего Айджа, провожала сочувственным взглядом толстяка, сбежавшего подобру-поздорову от ужасов высокого средневекового искусства, а потом… Что было потом? Яркий свет предзакатного солнца, и это, кажется, все. От него веки стали прозрачными, как ни зажмуривайся, все равно продолжаешь видеть свет, льющийся отовсюду, и огненные тени – не то музыкантов, не то просто звуков, сплетающихся в объятиях, и одна из теней в этом хороводе совершенно точно была моя, – думала Лена. – Получается, я теперь тоже только звук, торжествующий, неугасимый, вечно длящийся в тишине, вопреки ей, вместо нее.

Наверное, это уже навсегда. Хорошо, если так.

– Ну ничего себе! – сказала Лена, когда они вышли на улицу и направились к мосту. – Ради этого действительно стоило лететь черт знает куда на все выходные. Понимаю и полностью одобряю. В следующий раз обязательно зови меня с собой. Исполнителей старинной музыки много, но чтобы такое творить… Слушай, а где ты их вообще откопал? В смысле откуда узнал?..

– Совершенно случайно, – откликнулся Айдж. – Несколько лет назад они выступали в Осло, в зале возле книжного магазина, где я работал, а у меня тогда были трудные времена, хватался за любую возможность отвлечься. Увидел афишу, пошел и, как ты понимаешь, пропал.

– Я теперь тоже пропала, – улыбнулась Лена. А про себя подумала: «Надо же, у тебя – и вдруг были трудные времена. Вот уж не догадалась бы».

– Я тогда сильно болел, – сказал Айдж. – Неоперабельная опухоль мозга, куча таблеток, чтобы просто облегчить боль, и уникальная возможность заранее спланировать собственные похороны и даже разослать приглашения. Однако потом внезапно прошло. Само рассосалось, никто толком не понял как. Врачи неприязненно поджимали губы, им очень не нравится ошибаться, но, к счастью, выращивать в моей голове новую опухоль во имя торжества медицинской науки все-таки не стали, оставили как есть. И отпустили жить.