Неканонический классик: Дмитрий Александрович Пригов

Вместо возможного панегирика городу, в рамках парадигматического путешествия между Москвой и Петербургом, герой совершает путешествие между нынешней столицей Москвой («Из <…> Москвы-столицы»), с одной стороны, и топонимически и политически меняющимся Ленинградом («Был он раньше и столица…»), — с другой. Это возвращение в Москву, датированное в последней строке следующим днем, следует воспринимать как прозаический эквивалент путешествию во времени, в «ленинградское» прошлое. Оно, это возвращение, привносит нарративную темпоральность, «вторжение времени» [554], другого времени, в лирическую действительность.

В 1980-е годы этот прием прозаизирующей переоценки семантических отношений между стихотворной формой и прозаической реальностью внутри единства лирического текста переживает у Пригова интенсивное развитие, расширяясь на весь стихотворный цикл или на комплексный проект «Полного собрания сочинений». Центральную роль при этом играет качество, измеряющееся в численных величинах и исчисляемых количествах или сводимое к ним.

Так, в цикле «Стихи различной стоимости» (1984) уже возвещает о себе тот прием калькуляций и расчетов, который Пригов с предельной последовательностью, маркирующей абсолютную границу лирического и литературного, воплотит в 1990-е годы в «Исчислениях и установлениях». «Различная стоимость» относится в цикле 1984 года не просто к предметам, речь о которых идет в тексте. Различие, центральный семантический и формальный критерий этого цикла, становится измеримым исключительно через последовательное, сравнительное чтение отдельных текстов. При этом сравнительная оценка таких различных феноменов, как небесные явления, счастье или тараканы, существенно определяется прозаическими рамками, заданными в Предуведомлении: идея приписывания различной ценности появляется во время стояния «в огромной очереди» за каким-то «непостижимым товаром», которому Пригов оценочно противопоставляет в уме все то бесполезное, но приносящее радость, что он мог бы приобрести за время ожидания, — ценность вещей оказывается полностью зависимой от различных масштабов измерения и подсчета, но не имеет никакой объективной величины.

Следующая ниже выборка из трех текстов этого цикла должна прежде всего продемонстрировать, что мы имеем здесь дело с прозаизацией, которая, очевидно, маркируется интервалами между текстами и особенно их со-поставлением друг с другом. Акт сопоставления сам по себе, обычно не относящийся к восприятию лирического, становится здесь существенным эстетическим актом.

7203

Тучки небесные — вечные странники
И самолеты — тоже ведь странники
Да и ракеты — тоже ведь странники
Только какие-то странненькие
На мой непрофессиональный взгляд

7213

Нас всех питает сила неба
И всех нас счастием дарит
При этом тихо говорит:
О, где бы ты несчастный ни был
Везде найду тебя, едрить
Чтоб счастием вот одарить —
Не уйдешь родимый

7214

Что же это, твою мать
Бью их, жгу их неустанно —
Объявилися опять
Те же сами тараканы

Без вниманья, что их губят
Господи! — неужто ль любят
Меня
Господи!
В первый раз ведь так
Господи!
Нету слез!

ИСЧИСЛЕННЫЕ СТИХИ

Параллельно тому, как Пригов развивает весьма дифференцированное понимание поэтической ценности, пытаясь «конкретизировать» различные аксиологические валентности в численных величинах, мы впервые обнаруживаем в его текстах нумерацию, сопровождающуюся обоснованием его программно нацеленной на количество поэтической деятельности. В Предуведомлении к циклу «Исчисленные стихи» [555](1983) речь в определенном смысле идет об идее, возникающей из ничего или же из неизвестно чего, — о плане написать десять тысяч стихов. Уже это обоснование позволяет понять, что интерес Пригова к числам, перечислениям и расчетам ни в коей мере не является лишь проявлением восхищения поэта перед количеством, выраженным в определенном числе. Рассуждения в этом Предуведомлении являются программными для приговского отношения к числам и датам в целом. Аргументы Пригова словно бы естественным образом циркулируют между прагматикой и мистикой, между исчислимым и метафизическим. На определенном уровне происходит также встреча различных реальностей, что квалифицируется в упомянутом Предуведомлении как «личное переживание».

Несомненно, в «численном» проекте Пригова речь идет о много большем, чем пародийная имитация целевых установок плановой экономики. Если этот аспект вообще играл или играет здесь какую-то роль, то пародируется скорее характерная для советской плановой экономики тенденция провозглашать недостижимые цели.