Неканонический классик: Дмитрий Александрович Пригов

Эти — в принципе противоположные — аспекты буквы как индексане различаются принципиально. Они принимают участие в одном и том же геройском акте.

И Герой Советского Союза служит индексом не только того речевого акта, посредством которого это звание присваивается кому-то, но и той среды, в которой носитель этого звания имеет влияние (именно благодаря званию, а не по какой-либо другой причине и отнюдь не в силу каких-то личных качеств). В этом, кстати, видится значение таких работ Пригова, как «Военные чины русских поэтов» и «Военные чины советских поэтов» (Государственная Третьяковская галерея, новое здание на Крымском валу). Они представляют собой яркий пример визуализации такого рода геройства: кто-то или что-то поэтов-героев поставило выше или ниже — и все, индекс готов.

Именно таким образом можно читать как индекс (а вернее — не читать, т. е. читать в состоянии неудобочитаемости) и приговское «я», которое также останавливается на полпути от буквы до морфемы/слова. В отличие от «Путешествия от А до Я» С. Маршака, приговские азбуки и вообще его работа с буквами представляют не замкнутый смысловой круг, а, наоборот, раскрываются (т. е. обнажают «я» самой азбуки) как серии «чистых букв». Это рассыпание на буквы происходит именно в тот момент, когда литературный дискурс, кажется, претендует на выражение своей «сущности», когда говорит (о себе) — это «я».

«Я — это меньше всякого геройства. Я — это невеликая история жизни жителя…» — эти слова из последних строк «Азбуки 12», «геройской»; а в ее начале или еще до начала, в Предуведомлении, читаем: «Где прописано, к кому, к какому ведомству приписано геройство? А оно разлито везде».

К проблеме «я» мы еще вернемся, а теперь остановимся на самом «геройстве» и на том, что именно сказано о нем в этих отрывках из «Азбуки 12».

Если «Я — это меньше всякого геройства», то существует какая-то категориальная общность между «Я» и «геройством».

Ч — это небес и эфира светящееся геройство
Ш — это звезда Ш в созвездии Щ геройская
Щ — это созвездия Щ, Ъ, Ь в галактике Э геройские
Ы — это Ы трехгранное геройство
Э — это Э шестигранное геройство
Ю — это Ю выше слов и геройства

Возможная ассоциация сверхнеофициальных «звезды Ш в созвездии Щ» и «созвездия Щ, Ъ, Ь в галактике Э» со сверхофициальной советской космической программой подчеркивает двойственность героизма. Это опять-таки признак поставангардности, ибо у Пригова нет ничего, подобного футуристическому «звездному языку» с парамистической семантизацией связи букв и звезд.

Дискурсивность здесь вновь побеждает семантичность. Это, в свою очередь, суть мета- и автофилологичности приговского концептуализма (в отличие от филологичности или антифилологичности хлебниковского футуризма). Язык и литература как главные компоненты филологии теряют у Пригова свою первичную силу и становятся рамками для картины, экспонирующей прежде всего собственное экспонирование [853].

Произведения, о которых пойдет речь ниже, трактуют компоненты филологии именно в этом смысле — как «бессмыслицу», или «безумие», на первичном уровне, сдвигающие поле значения на другой уровень. Естественно, работу Пригова над компонентами филологической деятельности удобнее всего продемонстрировать на материале произведений, которые непосредственно занимаются филологией, т. е. языком и литературой.

ТРИ КАРТЫ

Три приема в трех более или менее поэтических произведениях Пригова послужат нам примерами тех (мета)дискурсивных практик, которые можно назвать «автофилологией»:

1. «Обессмысление», или «обезумствование», Евгения Онегина (в «Евгении Онегине Пушкина» и в «Азбуках»);

2. Устранение (но не остранение) интервалов между словами в «Первенце грамматики»;

3. Работа с «я» на границе между буквой и словом (между фонемой и морфемой) и инсценировка цепи «П-р-и-г-о-в» в «Азбуках»