Неканоническое житие

— А давай поедим — махнул рукой Игорёк. Его утроба требовала чего-нибудь сладкого, а по тому варенье пришлось как раз кстати.

Хорошенько полакомившись, Игорёк отошёл от стола, вытер руки об полотенце на шифоньере и снова сел в кресло.

— Продолжай, Лермонтов — командно рявкнул он.

"Следующие число, вторник. Нарвала ягод, а тут сын подъехал. Я ему: привёз что говорила? Он: а как же, а сам даёт бутылёк и смеётся. Говорит: только побольше сыпь, чтоб не мучился…

— Не понял. Это она о чём? — подскочил Игорёк и бросил сигарету, уже вторую в окно. — Ну, читай живее!

"Когда варила варенье, значит, вишнёвое, бросила к котёл пол баночки того порошку, так что скоро, дорогой мой муженёк, будем заказывать тебе деревянный футляр в полный рост. Ах, хорошо сынок пристроился патологоанатомом, все следы этого яда уйдут в могилу вместе с моим благоверным. А пока…

— Подожди, ты, что, не понял? — вскричал Игорёк и подскочил к напарнику.

— Нет.

— Она же отравить хотела мужа, ну, этим чёртовым вареньем! О, какой я дурак! Отравила!

То, что произнёс Сергей, было не книгопечатно.

2

Самое, что может по-настоящему напугать человека — это когда он поймёт, что то, что он задумал — уже не исполниться; по-разному он относиться к потере лет и годов, но одинаково — к полной утрате жизни и дорогих ему сердцу идей.

Игорёк клял судьбу, что успел мало что совершить в череде дней, отпущенных ему. У него когда-то была семья, но ненастное тюремное бытие перечеркнуло всё то, о чём он заботился много лет — о жене и детях. И теперь, он вещал Сергею о тех днях, что жестоким прессом легли на сердце.

— Не забыть мне того дня, когда я свалил всю вину за убийство на невиновного, с той животной страстью, что делает из человека волка. А он, этот мальчик — он как овца, что идёт на заклание, получил ещё больший срок, хотя был не виноват и в первом, он по вере своей баптистской, а возможно, по благородству человеческому принял ярмо на шею. — так рассказывал Игорёк о минувших днях и глаза его заволокло туманом воспоминаний.

На виду те мгновения, как в нашу камеру вошёл тот мальчик, голубоглазый и весь сопатый как лось. В руках его была Библия и он сразу принялся её читать вслух, будто мы просили об этом. Но мы на дух не переносили все эти вычурные слова о спасении и благодати небес, но слушали как зачарованные. Карты отвлекали слегка наше внимание, но я уже тогда понял, что это человек спасённый, а значит великий. Иногда, кидая карты, я задавался вопросом: а ему за что эта собачья жизнь? И сам отвечал: не знаю, ибо я человек убогий, а он. в свои 19 или 20 — всё знающий, что по голосу этому слышно.

Игорёк слегка отдышался и продолжил:

— Я любил играть до упаду, ведь широка моя душа, находя в этом нескончаемое удовольствие и упоение. А в тот день фортуна была при мне, так что Щуплый быстро начал заводиться. Щуплый любил мухлевать, а потому — "играй, колода, но я смотрю в оба!" Совсем не хотелось есть баланды и мы быстро сыграли пять партий, перекурили последние окурки — и снова! В вечер вошли с сильной усталостью, но глаза горели адским огнём. И тут мы заспорили о чём-то, и возникла свалка наших тел. Это мы, значит, подрались. Я что силы толкнул Щуплого на шконку, а тот возьми и ударься головой об угол. Потекла кровь и мне сказали, что я теперь убийца. Но знает Бог — не хотел я этого! Явились мне мамины глаза и внутренний голос вещает: забудь меня, душегубец. Вошли охранники и спрашивают: кто? Я что есть духу тычу в баптиста, а тот молчит. Его и взяли. Ночью я не спал, а только катался по одеялу и твердил: не я, не я! И стояли его голубые глаза, как небо в погожий день…

Игорёк встал и вышел во двор. Сергей пошёл за ним.

3

Сергей вобрал воздух как рыба и выдохнув его с силой, ощутил всю горечь своего существования. Да, быть отравленным столь нелепо, закончить свою жизнь от вишнёвого варенья, предназначавшееся какому-то старикану, а он даже не был женат. И теперь, когда пошли последние часы жизни, в него вошло свободомыслие, с грустью, отравляющей душу.

— И у меня есть свой скелет в шкафу — начал Сергей — Несколько лет мне сниться один и тот же сон, где трое мужиков в оранжевых робах насильничают над бедной женщиной, а я стою рядом, захолодевший и ничего не делаю. Я не знаю, кто эти негодяи и кто эта женщина, но я знаю за себя что я — трус, слизняк, ничтожество. Доктор мне сказал: это от того разночасового засыпания, которым грешат многие, но мне то что от этого? Я хуже собаки; голос женщины рвёт меня на части.

Вся моя жизнь наполнена страшилками, будто я боюсь всего: грозы, пауков, машин, пьяных и громкоговорящих… Часто сознавая свою никчемность, я задумывался о своей исключительности (я безумно легко разбираюсь в математических задачах высокого уровня, превосходно играю в шахматы), но эта исключительность больше всего бьёт по нервам. Я живу в ожидании чего-то мрачного, загромождая разум чертополохом гнусности.