Нехитрые праздники

Забирала внутренняя ломота, хотелось что-нибудь сотворить. А не залезть ли, подумал Сергей, не постучать ли в ее окно на девятом этаже? Жалко, водосточной трубы нет. Лоджии без металлических решеток, бетон, не уцепишься. Он даже за угол завернул — голая стена. Пока прохаживался — поостыл, ясно представил, как падает с долгим криком… Успокоил душу тем, до чего в данной ситуации явно мало бы кто додумался: снял с головы шляпу и с силой пнул ее. Широкополая шляпа, описав дугу, спланировала в лужу. Поднял, отряхнул, приладил на прежнее место. Лоб неприятно обволокла волглость.

Не по-ни-ма-ют!.. — стучало в его висках. Только подлинно чуткая вибрирующая душа способна внять, соединиться с его душой… Хотя пониманием ли называется то, чего он добивался? Пониманием ли?.. НЕ ПО-НИ-МА-ЮТ!!!

7

Костю издергали: поминутно кто-нибудь заглядывал, спрашивал Сергея — на что он им всем? Костя способен отрешиться и работать при любом шуме, только бы лично к нему не приставали. Поймал себя на ненужном беспокойстве, сосредоточился на кончике носа.

Сергея на лестнице и в коридоре, пока шел до своей комнаты, человек десять остановили со словом добрым, советом. Комсорг института Роман окликнул: «Старина, я был у ректора…» В тусклом мягком голосе Романа, в рябоватом лице, грузной фигуре была та постоянная усталость, за которой всегда чувствуется и сила, и способность взорваться. Но сила эта, видимо, сознательно сдерживалась, береглась, чтобы не мешать другим, не цеплять ненароком, не давить. «По-моему, дела можно поправить». В полуулыбке Романа Сергей узрел какую-то смиренную ироничность по поводу необходимости собраний, разбирательств… И Сереже захотелось лишь одного: быть очень хорошим. Откуда-то взялся рядом профорг Леша Кузьмин. С белозубой кроличьей улыбкой, потирая руки, как-то чуть привскакивая, Кузя говорил: «Очень переживаю за тебя. Такая неожиданность, я просто ошеломлен! Это недоразумение. Мы принимаем активные меры». Из-за спины знакомо сжали руку повыше локтя пальцы Андрюши Фальина: «М-м, чувачок, надо выстоять!»

Когда-то, еще во времена вступительных экзаменов, Сергей увидел Андрюшин альбом с фотографиями. Фальин показывал альбом Косте Лапину. Крупная надпись на его титульном листе гласила: «Я БЫЛ ИХ КУМИРОМ». Сфотографировал Андрей и Костю, чтобы, вероятно, поместить его карточку среди прочих своих почитателей. Тогда было много впечатляющих людей. В фойе общежития, обнажив торс Аполлона, стоял постоянно у мольберта с кистью в руке красавец, который учиться собирался вовсе не живописи, а игре на альте. Когда его спрашивали: «Как дела, жизнь?» — неизменно и серьезно отвечал: «Очень доволен собой». По коридору общежития пробегал юноша с пылким и дерзким взглядом, с легкими разлетающимися кудрями и в куртке с разными по величине и цвету пуговицами — это был поэт! Левка Фридман, кося левым глазом, отчего его взгляд упирался собеседнику в живот, почти с порога заявил: «Я гений, чуваки». Причем устало, словно давно осточертело бремя гениальности. Был еще отрешенный полубог с лицом, будто бы скованным не доступной никому думой. Низкорослый, носатый Корник, которому стоило войти своей чаплинской походкой в комнату, как пространство вокруг наполнялось миражами десятков женщин, якобы совершенно пораженных его, Корника, чудовищными мужскими возможностями. Ну и конечно, Олла, пылкая, трепетная и очень умная… И всех их Андрюша скоро — сфотографировал.