«Нехороший» дедушка

И эта дверь отворялась с помощью электронной штуки, возникшей в руке Модеста Михайловича. Палата была небольшая, потому что одноместная, и производила очень солидное впечатление. Именно в таких должны были, по моим представлениям, лежать партийные начальники прежних времен и нынешние миллионщики. Вокруг постели сложные приборы с мигающими лампочками на пультах, какие-то провода присоединены к обручу на голове Ипполита Игнатьевича и к браслету на руке. Здоровье скандального старика было под особым контролем.

Сам он признаков жизни не подавал. Бледная голова на белой подушке. Заострившийся профиль. Едва заметно подрагивающие крылья носа, полупрозрачные, плотно закрытые веки.

— Да, — сказал я, потому что почувствовал необходимость что-то сказать.

— В свое время мы избавились от него с большим трудом. Хорошо, что подошел пенсионный возраст. Иначе он бы отравил нам всю коммерцию. Впрочем, и так сделал достаточно. Кто бы мог подумать, что через двадцать лет он будет нашим привилегированным клиентом! — директор саркастически хмыкнул.

Старик лежал бледным профилем на белой подушке, очень плотно закрыв глаз. Я смотрел на него с полминуты. Больше я ничего не мог для него сделать.

— И что же будет с Ипполитом Игнатьевичем дальше?

Собеседник поморщился.

— Будем лечить. Сколько бы нам это ни стоило. Надеюсь, нам удастся выписать его в удовлетворительном состоянии. Сейчас он ничего не слышит, не понимает, но это не кома, не совсем кома, такое особое состояние, как говорят наши Гиппократы.

— А если он здесь умрет? — спросил я, и сразу почувствовал, что зря спросил.

— У вас есть еще вопросы?

Я забормотал что-то про родственников, которых у старика нет.

— Похороним за счет заведения. Но уверен, до этого не дойдет.

Было видно — ему хочется, чтобы дошло, и как можно скорее.

— У вас все?

— Да, практически все.

Мы пошли к выходу. Директор вышел первым. Я, перед тем как выйти за ним, обернулся.

И остолбенел.

Ипполит Игнатьевич смотрел мне вслед довольно широко приоткрытым глазом. Я что-то промычал, дернулся в сторону директора, потом опять обернулся, глаз старика был уже опять зажмурен.

— Что с вами?

— Мне показалось…

— Креститесь, — атеистически усмехнулся Модест Михайлович.

— Нет, я к тому, что в свое время мы с Ипполитом Игнатьевичем много говорили об этом институте, и об имении графа Кувакина.

Я врал, никогда мы с ним ни о чем подобном не говорили.

— Он собирал какие-то материалы по истории этого заведения, еще о тех временах, когда тут алхимией занимались.

— Да?

Модест Михайлович усмехнулся и повел меня не обратно, а в глубь коридора, открыл дверь в стене, и мы начали спускаться по лестнице. У меня мелькнула мысль, что он меня уже провожает. А как же моя куртка у него в кабинете?

Мы вышли на задний двор основного корпуса. Здесь все было не в такой ухоженности, как с лицевой стороны. Но все же не в запустении. Две дорожки, обсаженные кустами, уходящие куда-то вниз под небольшим углом.

К Белому Оврагу, сообразил я.

Мы прошли, хрустя песочком по одной из них примерно до середины, свернули на тропинку, совершили небольшой подъем.

— Вот, — сказал директор, показывая на небольшой со снесенной вершиной холм, занятый кустами высохшего прошлогоднего репейника и такой же крапивы.

— Что?

— Знаменитый масонский фундамент.

— Здесь был храм со статуей Мудрости на крыше. Да?

— Смотрю, вы тоже собирали «материалы» о кувакинском имении?

— Не-ет, это все по рассказам Ипполита Игнатьевича.

— Понимаю.

— А скажите, раскопки вам тут не предлагали провести?

— Теперь это частная территория, государством ничего не охраняется, потому что от построек восемнадцатого века фактически ничего не осталось.

— А алхимическая лаборатория?

Моя осведомленность не испугала директора. Он даже, кажется, зевнул.

— Она… Ее даже немного видно, стена крупной каменной кладки между теми стволами. Над нею длинный стек лянный купол. Вон там.

— Вижу, да.

Мне хотелось туда сходить, но я не хотел выглядеть шпионом. Пришел к дедушке якобы, а сам давай шнырять среди старины.

— Так вы говорите, никакого восемнадцатого века?

Модест Михайлович уже откровенно зевнул.

— Почти никакого, только отдельные камни. С точки зрения исторической намного интереснее вот эта радиовышка.

Он резко обернулся и указал на ту самую четырехгранную решетчатую конструкцию, высоко вознесшую в небо свои ржавые ребра.

— Для историков науки тут есть материал. Мы не сносим ее специально, не вандалы же мы. Может, кто-то и заинтересуется. Это очень интересная штука. Она появилась раньше Шуховской башни, той, что на Шаболовке, знаете?

— Да, конечно. А в чем ее, ну, секрет?

— Извините, я не специалист, а администратор. И, еще раз извините, мне пора.

— Понятно.

— Вас проводят.

— А моя куртка?

— Уже ждет вас на выходе.

Я сделал несколько шагов, но остановился. Нельзя было просто так выйти из этого разговора. Явился как озабоченный судьбой дедушки, а ухожу как экскурсант, осмотревший интересные развалины. Я обернулся.

Модест Михайлович стоял на месте, и, набычившись, смот рел мне в спину.

— А Ипполит Игнатьевич… я бы хотел…