«Нехороший» дедушка

Да, я понимал: Нинон моя — не Матильда де ла Моль, ей недостаточно мужчины всего лишь с умом и характером. Но не буду хаять все советское дворянство оптом, мне приходилось встречать маршальских внучек, готовых за любимым не только в Бирюлево в коммуналку, а прямо в настоящую Сибирь.

Я спустился по ступенькам на мартовский сегодняшний песок Тверского бульвара и отправился вниз к несуществующим Никитским воротам.

А тогда была зима.

Выпустив ее из своей съемной однушки в Плющево, я крался за ней до метро «Выхино», укромно трясся в соседнем вагоне. Пригнувшись бегал по переходам. Мерз в чужих парадных.

В общем, я нашел то, что хотел бы не найти.

Армянин. Рудик Гукасян. Аспирант Плешки, у отца пара собственных кафе в Кисловодске, а скоро будут и в Москве. Как будто в насмешку над чем-то, он жил в доме, что громоздился над магазином «Армения». Я знал квартиру, я знал окна, я стоял за новогодней елкой и пил портвейн «Агдам» из горлышка. Надо было бы зарифмовать ситуацию армянским коньяком, но не было денег. Стоял часа два. Не знаю, что бы я делал, если бы мне пришлось стоять так всю ночь. Не задавался этим вопросом.

Окно погасло.

Рудик вышел ее провожать. Армянин как армянин, вернее, даже ничего особенно вызывающе армянского в нем и не было. Хорошо (явно лучше меня) одетый горожанин слегка восточного вида. Даже если бы я ничего о них не знал заранее, по тому, как они ворковали, понял бы — у них было! только что было!

Он пытался поймать для нее такси. Она отказывалась. Он настаивал. Она отказывалась.

Отказалась. По жестам было понятно — пойду в метро, мне тут рядом, извини. Ну, ладно. Иду. Иди. Расцеловались как несомненные любовники. У Рудика не было никаких поводов думать, даже отдаленно догадываться, что где-то есть такой я. И он выглядел абсолютно спокойным. Но то, что она обманывает и его, меня не грело.

Они расстались у елки. Она одна была между нами. Я старался не дышать.

Нина перебежала Тверской бульвар, спустилась в метро.

Рудик достал сигарету, несколько секунд смотрел вслед исчезнувшей любовнице, потом пошел к дому. Так и не закурив. Тоскуешь, гад! Он зашел в магазин. В «Армению». Меня уже тошнило от этой все воспроизводящейся смысловой рифмы. Я продолжал стоять за елкой. Туда-сюда мимо шли люди. Что мне теперь делать? Я даже не стоял, а висел — так был пуст, меня могло сдуть порывом ветра в сторону улицы под машины.

И тут я увидел удивительное сквозь просветы в кроне.

Нина перебегала Тверской в обратном направлении.

Она приближалась решительным шагом, распахнув полы своей роскошной белой дубленки, сдвинув на затылок дорогой расшитый платок, уверенно ставя ноги, как будто каждым шагом вдавливала в асфальт металлическую кнопку.

Я знал эту походку. Это — охота, это принятое решение.

Возможно, Нина что-то решила сообщить Гукасяну, но у меня мелькнула мысль, что она заметила меня и теперь хочет выяснить отношения со мной.

Я пришел в ужас.

Совершенно не знал, хочу ли этого выяснения. Знал только, что страшно, окончательно, бесповоротно убит, раздавлен.

Стал еще глубже запрятываться в холодную хвою.

Нина приближалась. Она уже была так близко, что я сквозь переплетение веток видел блеск ее глаз. И в этот момент, она резко повернула направо, и пошла по ступенькам вниз на бульвар.

Ни то ни другое. Ни я, ни Гукасян. Может, к себе в ИМЛИ, на Воровского, но уже почти ночь.

Краем левого глаза я увидел, что распахивается дверь «Армении» и выходит Рудик. Держа в руках пакет. От него до Нины было где-то тридцать, даже меньше шагов. Поверх автомобильных крыш замерших перед светофором, ему была отлично видна сцена, на которой разворачивались события. Я тоже, прячась от приближающейся Нины, зайдя елке слишком в тыл, был у него как на ладони. И, удивительно, в этот момент никого больше на этом оживленнейшем куске московской земли больше не было.

Но Рудик вел себя странно: склонив голову, рылся в пакете, вынесенном из магазина. Что, проверял количество звездочек на бутылке?

Наш динамичный любовный треугольник застыл в мгновенном равновесии и тут же развалился, освобождая предоставленную случаем сцену.

Я осторожно вернулся на противоположную сторону елочного тела, Нина решительно процокала каблуками по ступеням и ступила в тень бульвара, не увидев ни меня, ни Рудика. Она явно была занята мыслями, не имевшими отношения ни к нему, ни ко мне. Он остался стоять со склоненной головой у стеклянной витрины, все роясь и роясь в пакете.

Дождавшись, когда белая дубленка уплывет достаточно далеко по сумрачному бульварному туннелю, я бросился на узкую дорожку, идущую вдоль бульвара параллельно основному руслу.

Несчастный Рудик меня не заметил, и я с облегчением забыл и о нем, и о его странном поведении и стал красться за призрачной белой фигурой.

Если она обернется, шеренга деревьев, отделяющая основную аллею от моей боковой, пусть и редкая, меня прикроет. На моей стороне свежий, прохладный мрак и каждый погасший фонарь мне брат.

Если бы меня спросили, почему я так боюсь быть замеченным, я бы рассердился, но объяснить ничего не смог бы. Просто шел следом, и все.