«Нехороший» дедушка

Но с кем-то поговорить – необходимо! Меня так и распирало. Балбошиной звонить я не буду, ибо зачем мне звонить Балбошиной, я там опозорился. Лолите звонить нет смысла. Никакого. Савелию! Господи, как я вдруг захотел, чтобы Савушка был здесь. Он не очень хороший поэт, но достаточно несчастный человек, чтобы выслушать и понять. Но до его деревянной берлоги в лесах двести километров. Всего. Да я еще до ужина буду там. А «там» еще тем хорошо, что не «здесь». Почему-то казалось, что, ускользнув туда, я окажусь вне зоны максимального давления.

Савушка, я уверен, обрадуется. Звал, звал друга, – а тот взял и приехал!

Конечно, если по большому счету, звонить я ему не должен. Не имею права. Я ведь виноват перед ним, скотина. Непреднамеренно, но явно и сильно. Малышка Надя. Миниатюрная, провинциальная отличница, на четверть бурятка или тувинка. Она держалась в стороне от нашей довольно шальной компании. Мне даже казалось, что она нас презирает. А я уже тогда сбежал из института, а в общагу залетал по инерции. А она почти пустая после сессии. Обитаемые комнаты напоминали архипелаг в Тихом океане. Надя тоже почему-то не уехала домой. Тогда при ней не было еще никакого Савушки. И вот я перепутываю этаж. С двумя бутылками «Салюта». Не специально перепутываю, ей-богу. А она жарит картошку, единственная на всем этаже. И такая грустная зима глядит в окна. Даже и не припомню, как оно там получилось. Настоял я, или меня завлекли, а скорей всего, два одиноких гормона рванулись друг к другу. Я потом месяц не показывался в общаге, не из-за этого случая, мне было на него плевать, и не такое бывало… А потом узнаю: поженились! Савушка и Надя, тихая отличница. И брак у них был – на загляденье и на зависть, как сплав. Ни единого шва. Сразу дети, и приносимое ими счастье. Савушка, конечно, ничего не узнал, иначе бы не рвался со мной дружить все эти годы. И вот в такие моменты, как сейчас, чувство подловатого превосходства, сменяется самоуничижительной слезливостью. Зачем ты спал с женой друга, дебил?!

– Что, плохо? – заглядывала мне в глаза Майка юннатским взглядом. Ей хотелось знать, а не помочь.

Но я уже брал себя в руки. И взял.

Но делать-то что?!

У Сагдулаева был. С Петровичем связывался утром, он в Перми.

Гукасян с Коноплевым тоже отпадают. Коноплев не безнадежен, но не хочу. Я вспомнил наш тройственный разговор, и то, как он говорил о «конце света». Он вроде бы и поддерживал всерьез этот разговор, и умудрялся смотреть на меня невыносимо снисходительно. Он будет разговаривать, но незаметно издеваясь.

И не к Нинке же.

Что ты будешь говорить, оставалась одна Василиса. И это после взвешивания всех обстоятельств! Да, морочу хорошему человеку умную голову и волную доброе сердце, и, главное, – напрасно. Я ничего не сделаю для тебя, Василиса! Потому что еще одно доброе дело в твой адрес – и точка невозврата! Я прибегну к тебе как чистейший эгоист, почти упырь.

Но мне не на кого больше надеяться!

Позвонил.

– Приезжай, конечно. Буду после девяти.

Это плохо. Накатила новая волна рефлексии: я вынужден буду явиться к ней без подвижной защиты в виде беспардонного ребенка. До девяти Майка перекочует к матери. Василиса будет разговаривать со мной об этом разгорающемся пожаре непонятных повсеместных знаков, а думать будет понятно о чем.

Так зачем ты прешься к девушке? Зачем заново взбаламучивать уже почти отстоявшийся водоем?

Нет, я не могу, совсем не могу в данный момент оставаться один.

Сдав беззаботную неунывающую девочку ее молчаливой, мрачноватой матери с рук на руки, я помчался к специалистке по староверам.

Мы не сказали с Ниной ни слова, обменялись только кивками головы. Я бежал от памятника Крупской в сторону Чис тых прудов, испытывая сильное облегчение. Я понял, что Нинка все-таки сволочь. И не в утренних ее похождениях дело. В конце концов это ее дело. Интересно, как она обходится с нами, мужьями? Устроила себе этакий гарем-наоборот, повзрослевшая Гюльчатай. Один муж – кормит дочь, другой – развлекает, третий – таскает по подземным переходам и следственным изоляторам? Такая изобретательная никогда не пропадет. И Майка не пропадет.

И хватит об этом. Это боковое, это частность. Надо подумать о глобальном. А это сложно. Надо думать о глобальном, но так, чтобы не разделить участь подполковника.