Нехоженые тропки

— Ладно, — сказал Томми тоном, каким обычно успокаивают потенциально опасных сумасшедших. — Как нам попасть в Башню?

— Через дверь, — ответил я. — Она для этого и создана.

Я пошел впереди и взялся за медную дверную ручку. Она легко повернулась под моей рукой, и дверь распахнулась. Это был хороший знак. Если Дедушка-Время не хочет говорить с вами, ручку не сдвинуть с места. За дверью был лифт с единственной кнопкой на панели управления. Мы втроем вошли внутрь, и я нажал кнопку. Дверь закрылась, и лифт поехал.

— Держитесь, — сказала Сьюзи. — Мы спускаемся.

— Башня развернута на сто восемьдесят градусов к нашей реальности, — сказал я. — Чтобы достигнуть ее вершины, мы должны спуститься в самый низ.

— Я на самом деле единственный, кто находит это удручающе зловещим? — спросил Томми.

— Заткнись, — любезно ответил я.

Нас окружали четыре зеркальные стены. Пока лифт спускался и спускался, наши отражения начали изменяться. Сначала детали тут и там, и затем изменения усиливались, пока зеркала не стали показывать нам альтернативные версии нас самих, из других временных версий. Прямо передо мной стояла моя женская версия, очень элегантная, в длинном белом длинном плаще. Другая зеркальная стена показала Сьюзи ее мужскую версию, похожую на безумного Ангела Ада. Третья стена показала панк-версию Томми с высоким зеленым ирокезом и с английскими булавками по всему лицу. Неожиданно изображения изменились, и внезапно мы все втроем оказались в масках и плащах с капюшонами из кричаще окрашенной искусственной ткани. С излишками мускулов и квадратных подбородков.

— Класс! — заявил Томми. — Мы — супергерои!

— Скорее, суперзлодеи, — сказал Сьюзи. — И у меня никогда в жизни не было таких больших грудей… Каждая больше моей головы…

Новое изменение, и внезапно на мне черные кожаные брюки и ремни в стиле садомазо крест-накрест выбритой грудь. Сьюзи была одета в алый basque с оборками, черные чулки на подтяжках, и косметикой а ля «Мы Неряхи». Томми был чрезвычайно убедительным трансвеститом. Ни один из нас не нашел, что сказать. Снова изменение, и мы были Пьеро, Коломба, и Панталоне. Наши отражения создавали отчетливую гнетущую атмосферу, несмотря на яркие костюмы. Следующее изменение было… тревожащим. Я был вампиром, Сьюзи — зомби, а Томми мумией. Все мы были мертвы, но продолжали существовать. У нас были бледные, гниющие лица с мрачными, покорными взглядами.

А затем все изображения исчезли, оставляя четыре зеркальных поверхности, не отражающие абсолютно ничего. Мы смотрели друг на друга. Томми аж протянул руку, чтобы коснуться меня и удостовериться, что я все еще рядом с ним. Сьюзи постучала костяшкой пальца по ближайшему зеркалу, и немедленно все четыре стены показали единственную ужасную фигуру. Это была Сьюзи, которую я видел в плохом варианте будущего. Половина ее лица была уничтожена: почернела и покрылась коркой вокруг выжженного глаза. Одна сторона рта искривлена в постоянной едкой ухмылке. Ее длинные беспорядочно торчащие волосы были покрыты серым налетом, а ее кожаная одежда изношена и порвана. Она выглядела изможденной и ужасно уставшей от борьбы со злом, которое я не мог даже представить. И, что было хуже всего, ее правые кисть и предплечье исчезли, замененные ужасным старым оружием, известным как Говорящий Пистолет, которое могло разрушить все, что угодно. Он был вживлен прямо в то, что осталось от ее локтя.

Сьюзи из будущего смотрела со всех четырех стен, безумная, яростная и холодная, с холодной решимостью, горящей в ее единственном оставшемся глазу.

— Довольно, — сказал я и не узнал свой голос — настолько холодным и злым он был. — Хватит.

Томми и Сьюзи резко посмотрели на меня, но видение будущего исчезло, и все четыре зеркала отражали нас, такими, как есть. И, с божьей помощью, всегда будем.

— Что, черт возьми, это было? — спросил Томми.

— Только вероятность, — ответил я, глядя на Сьюзи. — И ничего более.

Сьюзи тяжело смотрела на меня. Я никогда не мог удачно солгать ей.

Лифт падал и падал, направляясь к цели, о которой можно было лишь догадываться. Становилось все холоднее, и наше дыхание оставляло в воздухе облачка пара. За стенками лифта раздавались голоса, беспокойные жестокие голоса, к счастью, неясные. Вряд ли нам бы захотелось расслышать их ясно. Но, наконец, лифт мягко остановился, и дверь исчезла. И прямо перед нами в ярко освещенном стальном коридоре стоял Дедушка Время собственной персоной. Его можно было принять за человека, но лишь до тех пор, пока пристально не посмотришь ему в глаза. Это был сухопарый мужчина лет шестидесяти на вид, одетый с истинно викторианской элегантностью. На нем был длинный черный сюртук прекрасного, но строгого покроя, поверх ослепительно белой рубашки и темного жилета, и кроме золотой часовой цепочки поперек плоского живота единственным цветным пятном его гардероба был абрикосовый шейный платок.

У него было совершенно гладкое лицо с высокими скулами, очень старыми глазами, и грива жестких седых волос. Он свысока разглядывал нас острым, пристальным взглядом.