Нехожеными тропами

Любовь Андреевна Голубева никогда не повышала голоса, но организация выезда двигалась у нее успешнее остальных. А дел было немало. По ее поручению Векшин писал заявки, осматривал лодки, отбирал рабочих и промывальщиков… Все это было достаточно сложно. Если лодки можно было осмотреть за день, то на составление заявок и согласование их – три, а промывальщиков ему дали только перед самым отъездом. Они ждали его у конторы. Один был низенький, с кавалерийскими кривыми ногами, в резиновых сапогах, телогрейке и картузе, из-под которого поблескивали хитрые глаза и торчали широкие усы. Второй был худ, обрит наголо. Одет в пиджак и брюки, заправленные в сапоги. Обращали на себя внимание его руки – большие, тяжелые, натруженные. Третий, молодой парень с коротко остриженными волосами, сидел на ступеньке в рваной телогрейке и без ботинок.

– Промывальщики? – спросил Векшин.

– Промывальщики, – в один голос ответили высокий и низенький в картузе.

– Как зовут?

– Никитин, Алексей Степаныч, – сказал высокий.

– Худолеев, Иван Матвеич, – это низенький.

Парень на крыльце молчит, будто его это не касается.

– А тебя как зовут?

– Мишка.

– А фамилия? – Столетов.

– Ты где же это ботинки потерял?

– Переправлялся через приток, да утопил.

Он сидит встопорщенный, неумытый.

– По тебе не скажешь, что ты у воды бываешь.

Он молчит.

– С лотком работал?

– Немного знаю.

– Ну, посмотрим…

Векшин написал ему записку.

– Вот, получишь ботинки в счет зарплаты, белье, телогрейку и сейчас же в баню. Чтобы «табуны» здесь не водить. Повеселевший Столетов попросил еще три рубля на обед, а когда ушел, Худолеев сказал:

– Вы с ним построже. Он из заключения недавно.

То, что Столетов отбыл год за безбилетный проезд в товарном вагоне, Векшин уже знал, как и то, что Никитин прислан с прииска по просьбе Черныша, но он знал также и то, что в сезонной работе очень трудно найти хороших промывальщиков. Кадровые рабочие, как правило, все на приисках и промывальщиков обычно приходится набирать из остатков бывшей приискательской вольницы. Народ это ненадежный, работать с ними надо иметь навык.

Он сделал вид, что не обратил внимания на предостережение Худолеева, а сам подумал:

– Посмотрим еще, что ты за птица.

День выезда был ясный, но встречный ветер гнал волны против течения и они, захлестывая через палубу, заливали в трюм катера. Трюм был грузовой, не приспособленный для пассажиров. Верхняя часть его возвышалась над палубой и была обтянута по металлическому каркасу брезентом. Дверца тоже была брезентовая, на застежках и почти не спасала от воды и холода.

 Геологи на груде вещей жались друг к другу. Одна только Любовь Андреевна, примостившись на ящике около выхода, пыталась в щель просматривать берега. Волосы выбились у нее из-под платка, лицо и руки мокрые, по брезентовой куртке струится вода. Векшин смотрит на нее и вспоминает первую встречу. Тогда она была причесана, в форменном кителе… Впрочем, все тогда выглядели иначе. Надежда Николаевна тоже носила форму, а теперь сидит завернувшись в одеяло. Володя Доброхотов покрылся шинелью. Только Валька Жаворонков сидит в своей неизменной куртке и альпинистских ботинках, показывая, что ему нипочем ни холод, ни вода.

Очередная волна перекатывается через тент и хлещет через щели дверцы. Голубева стряхивает воду с колен и торопливо что-то записывает. По палубе грохочут чьи-то сапоги. Старшина кричит:

– Принимай конец…

Шум мотора затихает, слышно, как за бортом плещется вода. Катер мягко толкается в грунт. Застежки намокли и никак не хотят расстегиваться. Наконец, дверца откидывается и вслед за Голубевой Векшин вылезает наверх.

БМК

Реку не узнать. Они выезжали, она была спокойная, синяя, ласковая, а сейчас ветер гонит по ней крупные серые волны и река становится похожей на пасмурное море. Над головой проносятся низкие хмурые облака. За катером подтягивается к берегу плоскодонная илимка. На ее палубе блестя мокрой шерстью понуро стоят лошади, груда грузов, покрытая черным от воды брезентом, маленькая, с плоской крышей будка, на которой широко расставив ноги стоит рулевой. Грудь его подставлена ветру, а у ног из железной трубы вьется дымок. Из будки, как ватажники из норы, вылезают промывальщики, радист и конюх. Сгибаясь под ветром они начинают переносить на берег имущество партии. Векшин, Жаворонков и Доброхотов спускаются с катера и присоединяются к ним. Никитин куда-то уходит и вскоре возвращается в сопровождении высокого сухого старика. Это его знакомый, зовут его Василий Тимофеевич, он охотник. С илимки сводят лошадей, вьючат их и Василий Тимофеевич ведет всех к себе.