Некоторые вопросы теории катастроф

Я застряла в кабинете миз Симпсон («Для меня огромное счастье, что ты училась в моем классе, – всхлипывала она. – Когда встречаешь ученика с таким глубоким пониманием материала…»), потом еще зашла к мистеру Моутсу сдать накопившиеся задания, и он тоже меня задержал. Вернувшись в школу после шестнадцатидневного отсутствия, я тщательно следила за тем, чтобы говорить и выглядеть как обычно, – и одевалась как прежде, и ходила, и причесывалась (на это люди первым делом обращают внимание, когда вынюхивают следы семейных потрясений и расшатанной психики), но, видимо, папино бегство все-таки отчасти меня изменило. Подредактировало слегка – там словечко, тут запятая. И я постоянно чувствовала на себе чужие взгляды – хотя уже не завистливые, как во времена, когда я была приближена к Аристократам. Сейчас меня замечали взрослые, причем смотрели озадаченно, как будто я постарела в одночасье и они во мне узнавали себя.

– Я рад, что у тебя все наладилось, – сказал мистер Моутс.

– Спасибо.

– Мы беспокоились. Не знали, что с тобой случилось.

– Я понимаю. Просто навалилось всякое.

– Когда ты наконец объяснила Еве, в чем дело, всем стало легче. Тебе, конечно, трудно пришлось. Кстати, как папа себя чувствует?

– Прогноз неблагоприятный, – ответила я.

Эту заранее заготовленную фразу я с огромным удовольствием сказала миз Фермополис (та бодро заявила, что в наше время медицина творит чудеса и врачи наверняка поправят дело, словно рак – это вроде неудачной стрижки), и миз Гершон (она поскорее перевела разговор на мой итоговый реферат по теории струн), и даже мистеру Арчеру (он устремил взор на плакат с репродукцией картины Тициана, словно целиком поглощен созерцанием кружев на платье изображенной там девушки). А сейчас мне стало неловко – так расстроился мистер Моутс.

Он кивнул, не поднимая глаз, и тихо сказал:

– Мой папа тоже умер от рака горла. Тяжелая болезнь. Потеря голоса, невозможность общаться с окружающими… Всякому нелегко, а каково преподавателю – даже представить не могу. Знаешь, Модильяни серьезно болел. Дега. Тулуз-Лотрек. Многие из великих. – Моутс вздохнул. – Значит, на следующий год ты в Гарварде?

Я кивнула.

– Трудно будет, но ты постарайся сосредоточиться на учебе. Этого и твой папа хотел. И не бросай рисование, Синь, – прибавил он, утешая, кажется, скорее себя самого.

Поправил воротничок рубашки цвета фуксии.

– Я ведь не каждому это говорю. Некоторым лучше держаться подальше от чистого листа. Но видишь ли, по-настоящему продуманный набросок человека, животного, неодушевленного предмета – это не просто рисунок, это отпечаток души. Фотография – искусство для лентяев, а рисование – для думающих людей. Для мечтателей.

Я сказала:

– Спасибо.

Несколько минут спустя я уже бежала к спортивному корпусу, в длинном белом платье и белых туфлях на низком каблуке. Небо потемнело до оттенка оружейной стали. Родители в одеждах пастельных цветов потихоньку стекались к футбольному полю возле корпуса Бартлби, смеясь и сжимая в руках сумочку или ручку младшего ребенка. Некоторые мамы взбивали себе волосы, точно подушки, начиненные гусиным пухом.

Нам велели собраться в мемориальной комнате Натана Блая не позднее чем в 10:45 (словно быкам, которых готовятся выпустить на арену). Когда я вошла, в комнате толпился народ, – кажется, я была последней.

– Во время церемонии не безобразничать! – наставлял мистер Баттерс. – Не смеяться, не вертеться…

– Не хлопать, пока не закончат перечислять фамилии, – подхватила миз Стердс.

– Не выходить в туалет…

– Девочки, кому нужно, идите сейчас!

Тут я заметила в углу Джейд с компанией. Джейд в матово-белом костюме, волосы скручены в узел, посмотрелась в зеркальце, стерла с зубов следы помады и повозила губами друг о друга. Лу стояла сцепив руки и не поднимая глаз, чуть покачиваясь на каблуках. Чарльз, Мильтон и Найджел обсуждали разные сорта пива. «„Будвайзер“ – это верблюжья моча», – донесся до меня голос Мильтона, пока я пробиралась к дальней стенке. А я-то все думала, о чем они говорят теперь, без Ханны. Оказывается, я не много потеряла – вечных вопросов явно не обсуждают.

Я протолкалась мимо горестно хлюпающей носом Доннамары Чейз – она пыталась мокрой салфеткой оттереть с блузки синий штрих от шариковой ручки, мимо Тракера в зеленом галстуке с узором из лошадиных голов и Тра, подкалывающей английскими булавками алые лямки лифчика Тру к бретелькам платья, чтобы не были на виду.

– Не понимаю, с чего ты сказала маме одиннадцать сорок пять, – кипятилась Тра.

– А что такого?

– Как что? Процессия!

– Ну и?

– Мама не сможет ее сфотографировать! Из-за твоей тупости мама пропустит последний день нашего детства, как междугородный автобус!

– Она сказала, что придет пораньше…

– Я ее не видела, а она на торжественные мероприятия всегда надевает фиолетовый костюм, его издали заметно…

– Ты вроде ей запретила надевать слишком заметное…

– Начинается! – взвизгнула Носишка, забравшись на батарею у окна. – Идем, пора!

– Аттестат брать в правую руку, пожимать левой или наоборот? – спросил Бунтарь Уотерс.