Некрасивая

Я стояла посреди просторной светлой комнаты, большую часть которой занимал большой стол покрытый зеленым сукном и высокие шкафы со стеклянными дверцами, доверху наполненные бесчисленными рядами книг. Около маленького человечка сидел господин в форменном синем вицмундире со светлыми пуговицами и синим же бархатным воротником. Он был невысок, но плотен, его тщательно выбритое лицо носило в себе сосредоточенно-строгое выражение. Полный господин, как я успела узнать был инспектор Ананий Виталиевич Марков, маленький же учитель истории Иван Федорович Бертеньев, прозванный институтками Спичкой за свою миниатюрность и худобу, как я узнала обо всем этом впоследствии. На дальнем конце стола сидел учитель немецкого языка Август Августович Франц, еще довольно молодой розовый и белокурый немец и учитель русской словесности совершенно седой старик, высокий стройный, Никанор Никанорович Артамонов, похожий на древнего патриарха фигурой и лицом, неугомонные институтки прозвали его «праотцом Авраамом», а тщедушного немца Гоголь-Моголем за его сладкую внешность розового юноши. Учитель географии болезненно-нервный и некрасивый, раздражительный не в меру, ходил из угла в угол по комнате крупными нетерпеливыми шагами.

Все эти господа собрались сюда в «инспекторскую», чтобы проэкзаменовать новенькую, то есть меня Елизавету Гродскую и убедиться на деле: окажусь ли я достойной по своим знаниям поступить в третий класс. За отсутствием учителя физики естественных наук и математики меня должен бы экзаменовать сам инспектор или Марс, как его окрестили щедрые на давания прозвищ институтки. С минуты на минуту ожидался приход священника. Ему надлежало проверить мои знания по Закону Божию.

Волнения, только что пережитые мной за обедом еще не успели улечься в моей душе, а новые беспокойства и страх за исход предстоящего экзамена уже кружили мою голову и наполняли мою душу смутной тревогой.

— А вдруг не выдержу, вдруг осрамлюсь! Вот-то будут торжествовать мои новые враги! — замирало мое беспокойное маленькое сердце. Но нет! Тут же успокаивала я себя — этого не может быть. Училась же я хорошо в пансионе, значит должна выдержать предстоящие экзамены как говорится, на «ура» — и уверив себя в этом, я смело начала рассказывать все, что у нас проходилось о Петре.

Я говорила плавно, толково и ясно и маленький учитель по-видимому остался совершенно доволен мной.

— Очень хорошо, барышня, разодолжили старика, поставлю вам за ваш ответ двенадцать баллов. Довольно? Ась? — пошутил он и его болезненное лицо улыбнулось снисходительно и добро.

Я сделала ему реверанс и поспешила подойти к противоположному концу стола, где сидел инспектор. Последний усадил меня подле, вручил мне лист бумаги и карандаш и задал арифметическую задачу. Задача оказалась легкой и я живо справилась с ней. Потом пришлось доказывать геометрическую теорему и второй экзамен сошел также гладко, как и первый.

Таким образом я переходила с одного предмета на другой, вызывая всячески знаки одобрения со стороны учителей. Даже чахоточный желчный учитель географии вечно недовольный всем и всеми пришел в искренний восторг, после того, как я сделала ему подробный перечень всех озер и рек великой Российской империи, а праотец Авраам остался вполне доволен, когда я продекламировала ему оду Державина «Бог».

— Великолепно, девица! Продолжайте также как начали и институт будет справедливо гордиться вами! — произнес он с чувством и как равный равной подал мне руку.

— Действительно вы прекрасно подготовлены m-llе Гродская! И это делает честь вашей бабушке — графине и вашим учителям и наставницам! — сдержанно похвалил меня и инспектор. — Я дам лучший отзыв о вас госпоже начальнице. Теперь остается вам только ответить по Закону Божию. Батюшка сейчас придет! — добавил он и кивнув мне головой вышел из инспекторской в сопровождении учителей.

Комната опустела. Я осталась одна. Странное чувство наполняло мою душу: с одной стороны радостная гордость поднимала все мое существо, мне было сладко и приятно, что учителя остались довольны моими знаниями, осыпали меня одобрениями и похвалами, с другой стороны я страдала, от тяжелого мучительного одиночества, от непосильной обиды, которую мне только что нанесли мои новые товарки по классу.

— Бедная Ло! Бедная Ло! — выстукивало мне мое уязвленное сердце. — Тебя не поняли и не поймут здесь никогда, никогда! — И мои глаза, застланные слезами, глянули в окно, откуда смотрел сумрачный и ненастный день осени… Старый сад с обнажившимися деревьями печально притаился за окном. Серое небо раскинулось над ним унылым куполом; дорожки, усыпанные опавшей засохшей листвой убегали во все стороны от широкой площадки для крокета, где стояли высокие столбы качелей, уже снятых на зимнее время, сейчас. По широкой площадке и по длинным аллеям одетые в смешные «клоки»[22], с вязанными шарфами на головах гуляли институтки.