Некрасов

Писатель и путешественник Ковалевский еще е 40-х годов сотрудничал в «Современнике» и пользовался уважением в кругу литераторов. Брат его Евграф Петрович был в эти годы (1858–1861) министром просвещения, в его ведении находилась цензура; эту родственную связь не раз использовали Некрасов и другие литераторы. На фотографии, запечатлевшей членов первого комитета Литературного фонда, Ковалевский сидит в центре, в генеральских эполетах.

С первых дней существования Литературного фонда и до конца жизни Некрасов принимал участие в его деятельности.

В феврале 1862 года он был избран в члены комитета Литературного фонда вместо заболевшего Дружинина. Как редактор журнала Некрасов отчислял ежегодно (согласно уставу) одну копейку с подписчика, но, кроме того, делал и добровольные взносы, пополняя кассу фонда, в помощи которого нуждались неимущие или больные литераторы, начинающие писателя.

Немалое общественное значение имели тогда литературные вечера или чтения, организованные в пользу Литературного фонда в зале Пассажа. Современники рассматривали эти чтения как событие. Попасть на вечера было трудно, ибо зал был невелик и все билеты расхватывали накануне. Интерес же к столь новому делу — прямому общению писателей с читателями — огромен. Тем более что в чтениях участвовали почти все корифеи тогдашней литературы — Тургенев, Гончаров, Писемский, Достоевский, Островский, Некрасов, Шевченко, Майков, Полонский. Интерес публики подогревался не только тем, что она «впервые могла видеть своих любимцев» (слова Л. Ф. Пантелеева), но и тем, что многие тогдашние литераторы были отличными чтецами. Первоклассным мастерством в исполнении своих произведений славились, например, Островский и Писемский.

Первый литературный вечер в Петербурге состоялся в воскресенье 10 января 1860 года (организация его была поручена Тургеневу). За день до этого газета «Русский инвалид» поместила объявление, извещавшее о вечере и его программе. Здесь было указано, что Некрасов прочтет стихотворения «Еду ли ночью по улице темной…» и «Филантроп».

Первым на эстраде появился Полонский, прочитавший два стихотворения. Затем вышел Тургенев, «с заметной проседью, но еще во всей красе сорокалетнего возраста» (слова очевидца), встреченный взрывом рукоплесканий. «…Что было, и описать нельзя», — отметила в дневнике находившаяся среди слушателей Е. А. Штакеншнейдер. — Тургенев только успевал раскланиваться. Когда же установилась тишина, он сказал:

— Как ни глубоко тронут я знаками высказанного мне сочувствия, но не могу всецело принять его на свой счет, а скорее вижу в нем выражение сочувствия к нашей литературе.

Вслед за тем Тургенев прочел свою речь «Гамлет и Дон-Кихот» и ушел, снова провожаемый рукоплесканиями. На другой день он писал дочери Полине в Париж: «Твоему отцу неистово аплодировали, что заставило его с глупейшим видом бормотать не помню уж какие слова благодарности».

После Тургенева выступили со стихами Майков и уже полузабытый Бенедиктов, имевший, однако, неожиданный успех. «Странная это штука — публика», — заметила по этому поводу та же мемуаристка. Впрочем, стихи Бенедиктова в данном случае были вполне в духе времени, в них выражалось сочувствие «живой мысли» и «живому слову»[69].

Только после них вышел Некрасов. Обычно он произносил свои стихи протяжно, нараспев. «Читал он тихим, замогильным голосом», — говорит один из его слушателей. Он действительно «читает каким-то гробовым голосом», — подтверждает другой, добавляя, впрочем, что к некоторым стихам это очень шло (например, «Еду ли ночью по улице темной…»). Л. Ф. Пантелеев рассказывает, что эта его манера имела своих подражателей; в некоторых тогдашних кружках молодежь читала стихи «a-la Некрасов».

Вместо объявленного «Филантропа» Некрасов неожиданно прочел стихотворение «Блажен незлобивый поэт», затем «Еду ли ночью…», — и на этом закончил. Но зал шумно требовал «Филантропа». Тогда Некрасов вышел и сказал, что читать больше не может, сославшись на «слабость груди». Публике легко было поверить, что ему трудно читать. Из зала раздались крики «браво».

Публика не знала, что в это утро Некрасов получил письмо от князя Владимира Федоровича Одоевского; узнав из газет о предстоящем вечере, он поспешил напомнить Некрасову, что считает себя изображенным в стихотворении «Филантроп», и просил не давать публике новый повод для пересудов и догадок.

Как же обстояло дело в действительности?

Еще в 1853 году Некрасов написал стихи, в которых изобразил бедняка-чиновника, решившего обратиться за помощью к некоему сиятельному благотворителю. Известно, чем кончилась эта попытка: благотворитель затопал ногами и велел прогнать прочь чиновника, так как принял его за пьяного. Ситуация чисто гоголевская, напоминающая и визит капитана Копейкина к генерал-аншефу, и разнос Акакия Акакиевича «значительным лицом». Но Некрасов, прирожденный сатирик, обострил эту ситуацию, связав ее с некоторыми новыми чертами времени.

В одном из вариантов «Филантропа» говорится: