Некрасов

Однако комитет тоже читал внимательно. Да и как было не заметить такие слова: «Вы хотите новых романов, хотите ученых статей, хотите умных рецензий и критик? Но подумали ли вы хотя раз о положении вашей литературы, вашей журналистики?.. Кто нынче пишет? Нынче решительно век книгоненавидения». Дальше говорилось, что «в самом воздухе» появилось нечто, «развивающее в писателях новый недуг, угрожающий гибелью литературе, журналистике, типографиям, книгопечатанию». И наконец, отмечалось, что все это стало особенно заметно с появлением эпидемии холеры.

Последние слова были понятны тем, кто знал, что случаи холеры в Петербурге были обнаружены почти одновременно с учреждением бутурлинского комитета «2 апреля». Таким образом, деятельность комитета в рецензии «Современника» прямо связывалась с угрозой гибели литературы и «недугом книгоненавидения». Этот смелый намек и был обнаружен комитетом.

Редакторы были вызваны сначала в министерство народного просвещения, где узнали, что «тайная их мысль не осталась сокрытой от правительства»; согласно решению комитета, утвержденного царем, им объявили «строжайший выговор» со внушением: «Если бы и впредь еще они отважились на что-нибудь подобное, то будут неминуемо подвергнуты примерному взысканию».

Панаев и Некрасов расписались в прочтении «высочайшего повеления». Тогда же они получили приглашение явиться к шефу жандармов графу Орлову. Настроение их не было особенно радужным, когда они в 10 часов утра переступали порог известного здания у Цепного моста. Они были готовы ко всему. Может быть, им объявят запрещение издавать журнал? Может быть, даже арестуют?

_{Записка управляющего Третьим отделением генерал-лейтенанта Л. В. Дубельта.}

Однако они отделались довольно легко. Вернувшись домой, Панаев и Некрасов рассказывали, что граф Орлов предупредил их: если журнал будет держаться прежнего направления, то им несдобровать. И прибавил:

— Будьте осторожны, господа, тогда я уже ничего не буду в состоянии для вас сделать.

Так запомнила этот эпизод Панаева. Вполне вероятно, что Орлов, прикинувшись доброжелателем, в самом деле сказал нечто подобное, во всяком случае, позднее Некрасов подтвердил это в поэме «Недавнее время», где речь Орлова изложена так:

…Завираетесь вы, господа!
За опасное дело беретесь…
…Только знайте: еще попадетесь,
Я не в силах вас буду спасти!..

Но доброжелательность эта, конечно, была мнимая, дипломатическая. Едва проводив своих посетителей, Орлов тут же распорядился установить секретное наблюдение за квартирой Панаевых и Некрасова, за редакцией «Современника». В воспоминаниях Авдотьи Яковлевны сохранился подробный рассказ о том, как шестнадцатилетний мальчик, сирота, живший у нее в доме, однажды был застигнут за исполнением осведомительских функций; он признался, что «какие-то личности» припугнули его и заставили каждый день сообщать обо всем, что делается в доме. Те же несложные обязанности выполнял и дворник того дома, где помещалась редакция; об этом догадывались и старались вести себя осторожнее.

Вести журнал в такое время, в таких обстоятельствах было трудно, почти немыслимо. Отъезд за границу Герцена, ничем не вознаградимая потеря Белинского, пристальное и бдительное внимание не только органов цензуры, но и властей, вплоть до самого царя, — все это создавало впечатление безнадежности; у многих литераторов опускались руки. И если журнал еще продолжал существовать, то только по одной причине: благодаря огромной энергии, инициативе и твердой воле Некрасова.

Один из знавших его в ту пору людей вспоминает, что он оставался бодрым и неутомимым работником даже в то время, когда его ближайшие сотрудники впадали в бессильное уныние под бременем усилившейся реакции.

XI ЕГО «ВТОРАЯ МУЗА»

В личной жизни Некрасова произошли к этому времени большие перемены. Давнее чувство его к Авдотье Яковлевне Панаевой окрепло и углубилось. Правда, оно не сразу встретило отклик с ее стороны. Прошло несколько лет, в течение которых он вел «долгу борьбу с самим собою», а она, по позднейшему свидетельству Чернышевского, «не решалась бросить мужа». Наконец (считают, что это произошло в 1848-м, но более вероятно, что в 1847 году), подталкиваемая обстоятельствами своей неудачливой семейной жизни, она решилась на это.

Счастливый день! Его я отличаю
В семье обыкновенных дней;
С него я жизнь мою считаю
И праздную его в душе моей!