Некромагия

— Ты что, мужеложец? — возмутился он. — Такой здоровый дылда и... Не-е, тут тебе не светит, друган, я женщин люблю. И они меня любят.

Вач не слушал — оторвав от обломков телеги доску, вручил ее ваганту, а сам взялся за ту, на которой капитан оставил свое послание.

— Это чего? — спросил юнец.

— Копать, — пояснил Вач, ударяя доской в подмерзшую землю.

— Ты его похоронить, что ли, собрался? Я тебе что, могильщик? Да я...

— Копать! — рявкнул толстяк.

— Ну ладно, ладно. Похороним твоего другана. — Вагант последовал примеру Вача. — Это дело такое, что я, не понимаю? — болтал он, разрывая землю. — А потом, если ты вдруг окочуришься или я, не ровен час... Найдутся добрые люди, и нас тоже закопают, правильно? Ты знаешь, что мир — это на самом деле раковина? Хотя в семинарии, пока я не бросил, нам один чар говорил: на самом деле мы живем на огромном дереве, он еще как-то хитро называется, я забыл. Но я не верю, это ересь какая-то. А ты знаешь, откуда пошло название мира? В древнем языке, на котором говорили Первые Духи, «дор» — это «dor», твердь. Да-да, точно тебе говорю. А вот «akvis» значит «жидкость», а «akva» — жидкий. Понимаешь, чего получается? Вода и земля — вот что такое наш мир. И ведь не Дораква какая-нибудь, а именно Аквадор. Это значит, что воды впереди, то есть их больше, а тверди — тьфу, немного ее. Тебя как вообще звать? Не-е, Кабан — это понятно, но имя-то у тебя есть? А я знаешь кто? Я — Бард Бреси! Бреси, слышал про таких? Папаша мой из кожевников. Отдали меня в семинарию, да мне там надоело, я и бросил. А папаша меня из дома выгнал. Мамка, если б жива была, так пожалела бы, а папаша у меня — ух и зверь безжалостный. Вот я на улицах и стал ночевать. Бродяжничал, да. Я жизнь знаю. У друганов тоже жил, вино с ними пили, а потом девки меня в веселом доме приютили. У них там здорово... Ну, мне, в общем, там понравилось. И рубаху мне подарили, это одного их... гостя, старика, который прям на одной из них и окочурился, не рассчитал силы, понимаешь меня, да? Но это пока хозяйка ихняя не узнала, а как узнала — она их за волоса потягала, а меня выгнала. Вчерась это было. Я ночь на улице провел, чуть не околел, холодно ж уже. Теперь вот хоть в кафтане, лучше как-то...

Ворон прилетел, услышал доносящийся сквозь шелест снега голос, стук — и улетел восвояси.

Они похоронили тело, забросали землей, а доску с красными буквами Бард Бреси вонзил сверху.

Вач похлопал ладонью по могиле, повздыхал.

— Что теперь делать будешь? — спросил Бреси с любопытством. — Пойдешь за этим фургоном? Кто в нем? Какая-то женщина... Эх, люблю я женщин. Чего ты опять смотришь?

Вач открыл рот, закрыл, пытаясь выдавить из себя непривычное слово:

— Благодарю.

— Что? А, конечно. Да ладно, друган, почему не помочь... Слушай, а денег у тебя нету? Нет, ты не думай, я вообще не попрошайка, но я... Не жрал, понимаешь, со вчерашнего утра, кишки свело. Может, мелкая монета какая завалялась, мне бы хоть на хлеб...

Вач развел руками.

— Не, — виновато сказал он.

— Ну, ладно. Что поделать, нет так нет.

— Вач, — сказал бывший стражник.

— Чего? Сам ты фац!

— Вач, — повторил толстяк, стукнув себя в грудь. — Я.

— А, это тебя звать так?

Толстяк кивнул, неловко хлопнул ваганта по плечу, так что тот чуть не упал, и пошел прочь по дороге.

Когда звуки шагов стихли, Бард Бреси совсем запечалился, свесил голову, Снег падал на могилу. Кровь на доске давно засохла, но все равно к буквам пристало немного земли, они стали видны четче. Бард пригляделся.

— Э! — он бросился за толстяком, фигура которого как раз исчезла в ельнике. — Погоди, Кабан, я прочел!

Он сделал несколько шагов, метнулся назад, посмотрел на полускрытый снегом силуэт горы, опять бросился к ельнику, снова вернулся, всплеснул руками...

Что-то звякнуло. Бард сунул руку за полу кафтана, подергал и вытащил кошель. Развязал его и уставился на золотые монеты, драгоценные камни, броши и медальоны.

Вагант раскрыл рот, поднял голову, глядя на ельник.

— Нет, но я же должен ему сказать! — воскликнул он с таким выражением, будто убеждал самого себя, что этот повод и впрямь важен, что именно потому он и хочет сделать то, что собирается сделать. — Хотя Кабан, он же глупый, я сразу понял, вдруг забудет или передаст неправильно? Или вдруг эта, которая в фургоне, не поймет? — Бард Бреси вновь глянул на гору и наконец решился. Запахнув кафтан, он побежал к ельнику, крича:

— Погоди, Кабан! Я иду! Вач, слышишь? Там еще написано: «Скажи ей, что я солгал»! Ты слышишь, друган? Я с тобой, я тоже иду!

ЭПИЛОГ

Теперь глаза открыты.

Впрочем, они были открыты давно, но только сейчас он начал осознавать, что вокруг.

Там нечто странное, хоть и приятное. Тепло, влажно и тихо, только сверху что-то стучит — глухо, быстро. То мягкое и теплое, внутри которого он находится, вдруг начинает сдвигаться, сжимает...

Внизу возникает движение, рывки. Глухие удары сверху учащаются, он слышит далекий, приглушенный крик.