Некромант-самоучка, или Форменное безобразие

— Так это же хорошо. — Говорю коротко, чтоб не растрачивать бесценный воздух, а сама думаю, как достучаться до оборотницы, не желающей ослабить хватку.

— Пло-о-о-хо!

— Чем плохо? Не увидит никто…

— В том числе и я! — воскликнула Олли и, слава Милостивому Богу, меня отпустила.

Отступила к зеркалу, любовно провела пальчиками по красным линиям на шее и заревела в три ручья. Я и сама была готова расплакаться, только по другой причине — легкие огнем горят.

— Ужас! Так убиваться из-за какой-то писанины.

— Это не просто…! Это признание! — вспыхнула Крэбасс, и огненный, то ли плевок, то ли выдох пролетел близ моего лица.

— Что за…?!

Оглянулась. В недоумении проследила за тем, как сгусток жидкого пламени прожег простынь с письменами, шмякнулся о стену, проделав в ней дыру и, шкваркнув парой капель на туалетный столик, сжег добротное изделие до оплавившихся металлических набоек. Я не увидела, как серебро испарилось с зеркала, зато уловила момент, в котором уже чистое стекло с тихим шуршанием осыпалось крошкой на пол. И все это за каких-то пять-шесть секунд!

— Мамочки!

Перевела ошеломленный взгляд обратно на Кудряшку, и впервые с момента нашего знакомства, поняла почему с ней отстраненно держится Бруг, преподаватели и, в общем-то, вся наша группа.

Кудряшка была не просто чуть-чуть, а безмерно импульсивна и теперь разъяренным драконом возвышалась надо мной.

— Хоче-ш-шь еще что-то сказать? — прошипела драконесса, гневно прищурив красные глаза.

На языке вертелось многое, но ничего из этого я не произнесла.

Сглотнула только, вызвав еще более раздраженный взгляд у оборотницы, и решилась на блеф. Исключительно ради спасения собственной шкуры, головы Бруга и достоинства самой Олли.

— Ку… кхм, Крэббас, это чужая простынь, — и, не давая ей пасти открыть, заверила, — и письмо совсем не от кадета Тугго.

Мелькнула мысль "меня сейчас сожгут, а потом быть может и сожрут!", и я без зазрения совести торопливо и легко, начала рассказывать о теплом томном чувстве любви, испытываемом здоровяком Всеволодом к кадету Гладеньких. Как он средь ночи с цветами завалился и огромный мокрый букет оставил на кровати, а она, проснувшись, решила, что ее готовят к погребению по старой традиции семьи. Как он преподнес ей серьги с запиской от тайного поклонника, а она подумала на другого. Как он ей выпечку с марципаном во время болезни под дверь комнаты носил. Радовался тому, как быстро она поправилась, пока не узнал, что у нее на марципан аллергия и съедали все подружки. К слову, они действительно поправились, в смысле набрали в весе. А после я поведала о том, чему сама стала свидетельницей. Как этот здоровяк чуть менее лопоухий, чем кука подбил всю команду Графитовых на содействие профессору Ссэргу в практических занятиях. И как его возлюбленная от страха чуть не убила всех.

— … до последнего момента я видела, как они стояли там, среди острых пик, немые и напряженные. Общались только их глаза, и это было невероятно красиво.

— Погибли? — к концу моего повествования драконесса сидя на хвосте, лапами утирала хлюпающий нос, старательно сдерживая опасные для жизни плевки пламенем.

— Нет, — я улыбнулась. Кажется, гроза прошла. — Она забрала его в подпространство.

— Сожрет? — неожиданно выдала Крэббас и посмотрела на меня обиженно. — Чего ты смотришь? Она же вампирка недоделанная…

— Подобные всплески агрессии, среди вампиров очень редки, — вспомнила я сведения из энциклопедии. — И не думаю я, что Всеволод связался бы с несдержанным чудовищем. Он давно за ней по пятам ходит, — и, указав на белый клочок, оставшийся от истлевшей простыни сказала, — вот и признание какое сочинил.

Красивое…

— Очень, — фыркнула Кудряшка, передернув плечами, и крылом разбила ближайшее окно.

С улицы тут же донеслось: "Порча имущества академии! Кадет Олли Крэббас, уплатите в бухгалтерии тридцать медяков".

— О, как раз проветрится, — улыбнулась я. Оборотница же со вздохом вернула себе человеческий вид, обвела взглядом комнату и тихо вздохнула:

— Не верится.

— Во что? — внутренне насторожилась, и не зря потому что последующие ее размышления были логически верными, и на корню рушили все мое объяснение.

— Во все не верится. Я понять не могу, как этот Всеволод комнаты перепутал, и что еще важнее, как он в мою… крепость, — она указала на комнату, — простынь принес.

— Надо спросить у него! — заявила я сущую нелепицу, точно зная — не спросит. Куда проще потребовать объяснений у Бруга и возможных свидетелей, в лице которых только что выступила я.

— Спросишь?! — возликовала она, хотя должна была взмолиться.

— Нет, я жить хочу. — И пока она не возмутилась моему несогласию, напомнила о насущном: — Как чужую писанину будешь с кожи смывать? Учти, тебя на пары в таком виде не пустят, к тому же мне в теплицы нужно попасть сегодня. Ты со мной?

— С тобой.