Некромант. Такая работа

Дорожки во дворах уже были выскоблены до самого асфальта. И хорошо, потому что скакать по сугробам я точно не потянул бы. Натянутое над Москвой прозрачное холодное небо сияло, хотя солнце все еще висело низко над горизонтом. Маленькое и красное.

Это к похолоданию.

В машине я пару раз потерял сознание, но в целом все было не так уж плохо. Почти ничего не болело. Так, слабо саднило и временами дергало, как неудачно просверленный зуб. Вполне терпимо для того, у кого есть с чем сравнивать. Лиза порывалась подняться в квартиру вместе со мной — помочь с царапинами, заварить чай и уложить в постель. Пришлось сказать, что там наверняка уже Люс ошивается.

Вранье, конечно.

Но как еще можно отказаться от помощи, которая тебе объективно требуется, не обидев человека, предлагающего ее?

Я бы вполне доверил Лизе прикрывать мне спину. Но некоторые вещи у меня в подсознание настолько глубоко зарыты, что разумными доводами их не выковырять. Когда мне хреново, лучшее, что можно для меня сделать, — это оставить в покое. Чтобы я мог заползти в какой-нибудь темный угол, накрыться одеялом и представить, что меня нет.

Это трудно провернуть, если тебя постоянно спрашивают, не больно ли тебе, не нужно ли чего и сожрал ли ты уже весь набор необходимых таблеток. Некоторые вещи следует делать в одиночестве. Срать, например, или сочинять плохие стихи. Болеть — как раз из этой оперы.

Около десяти, перед тем как я окончательно отрубился,позвонил Цыбулин.

— Будьте завтра на Котляковском кладбище к семи, — бросил он. — Не опаздывайте.

— Утра или вечера?

Мне казалось, вы так рано не просыпаетесь. — Он явно удивился. — Вечера.

Показалось ему, видите ли! Иногда в семь утра я даже еще не ложусь. Сегодня, например.

— Подробности? — спросил я. — Наш информатор сообщил, что там будет проводиться ритуал поднятия мертвых, — ответил полковник. — Так что завтра мы можем взять банду, занимающуюся работорговлей.

Любопытно.

Раньше я от него этого слова в таком контексте не слышал. Похоже, Цыбулина серьезно проняло шоу, на которое я взял его с собой, — и это была чертовски хорошая новость. Может быть, самая хорошая за всю эту неделю.

Прежде чем отключиться, я прикончил пачку чипсов и собрал лохмотья, оставшиеся от моей одежды, в пластиковый пакет. И выставил на балкон, потому что воняло это все даже через полиэтилен.

На кануне меня сильно избили за попытку удрать. Я лежал ничком, лицом на грязном голом бетоне, и во рту у меня был вкус крови. В темноте кто-то ходил, приволакивая ногу, время от времени наступал на меня и ругался.

Жрать хотелось неимоверно.

Умыться? Согреться? Да, это тоже, но в первую очередь — жрать.

Я заставил себя встать на четвереньки и подползти к окну, сияющему под самым потолком. На улице был вечер, и слабый свет стекал на неровный подвальный пол. Снизу я видел только ноги: женские в изящных сапожках, мужские в толсто-подметочных ботинках, детские в резиновых ботиках и старушечьи, в убогих растоптанных мокасинах. Цокали по асфальту каблуки, хрустела тонкая корочка льда, проламываясь под нажимом, изредка взвизгивали мелкие камешки. Там, наверху, шумел мир обутых людей, куда мне, босому, путь был заказан.

Тем, кого украли бомжи, ботинки не положены. Ну и черт с ними.

Ухватившись за железный штырь, вбитый снаружи перед домом, я подтянулся и лег на асфальт. Живот тут же заледенел — на мне была тонкая сырая майка и драные треники.

Куда делся вонючий пуховик до колен, в котором я спал последние три или четыре ночи? Не помню.

От меня пахло дерьмом пополам со спиртом.

Осколок бутылки впился мне в кожу. Ерунда, просто царапина. От этого не умирают. Дайте только вылезти — и я все поправлю. У меня все будет хорошо. Я вернусь домой и... У меня ведь есть дом? Такое место, где я мог бы запереться и никого не пускать внутрь? Я был уверен, что есть. Мне только нужно вспомнить, как его найти.

Я почти вылез, когда одновременно случились две вещи. Увидев меня, выползающего из подвала, женщина в коротком белом полушубке, с лысой собакой на руках, истошно завизжала. И кто-то крепко схватил меня за правую ногу, равнодушно поинтересовавшись: «Эй, борзый, далеко собрался?».

Мне следовало испугаться. Отпустить штырь, соскользнуть обратно и постараться свернуться так, чтобы мне ничего не сломали, когда будут бить. Только этот парень неправильное слово выбрал.

Это я — борзый? Как интересно! Наверное, это я украл другого человека и держал его в подвале. Наверное, это я бил его ногами, пока он не потерял сознание. И, наверное, это я сейчас вцепился в его лодыжку, стаскивая обратно во влажную, вонючую тьму.

Злость была острой и горячей, как будто мне нож в горло вогнали. Я ударил свободной ногой, надеясь попасть мучителю в лицо, ударил несколько раз. Елозил животом по стеклу, вцепившись в штырь, как в распятие. Я кричал и бил, пока ноге не стало тепло, а женщина с лысой собакой не замолчали, захлебнувшись своими воплями.