Некромантка (СИ)

Перед калиткой с вилами, словно страж, стоял ее дедушка. Он говорил с несколькими мужчинами из толпы. Девочка все это время стояла, как завороженная, смотрела в никуда пустым взглядом, тяжело дыша. В сенцах было холодно, но на лбу выступил пот.

Говорили они не долго. Все завертелось быстро и стремительно. Калитка распахнулась, и сразу двое мужиков навалились на деда, он не успел замахнуться вилами.

Девочка резко вдохнула, взгляд стал осмысленным, а картинка исчезла. Перед ней вновь оказалась входная дверь в темных сенцах. Она заметалась по ней взглядом, почувствовала холод, но без капли сомнений кинулась на выход. Прямо босиком.

Она распахнула дверь и выбежала на улицу. Все дрожало перед глазами.

— Отпустите его!

— Хуатайте ее!

Несколько людей удерживали старика на снегу, но он боролся, пытался встать. Девочка подбежала к ним, попыталась стащить одного крепко сбитого мужика в тулупе, вывернутом на изнанку.

— Беги! — хрипел дед из-под тел односельчан.

Девочка не успела ничего сделать, как ее схватили несколько крепких рук, а по голове стукнул чей-то кулак.

Очнулась она, чувствуя, как голова вот-вот лопнет. Перед глазами все плыло и качалось, но через минуту она поняла, что ее несут на плече. Было холодно. Она так и осталась в домашней длинной рубахе и свободных штанах босиком. Шаль свалилась еще у дома. В живот больно упиралось чье-то острое плечо.

Девочка осмотрелась сквозь боль в голове. Вокруг шагали люди в тишине. Толпа молчала. Скрипел лишь снег, не одобряя их действия.

— Куды вы меня тащите?

Девочка попыталась слезть, но гудящая голова мешала ловко двигаться.

— Отпустите. Где деда? Что вы сделали с ним?

Она начала плакать, звать на помощь, брыкаться и кричать. Ее единственный голос раздавался по округе жутким звоном. Толпа молчала. Одна из женщин не выдержала, зарыдав, она бросилась вон из толпы в обратный путь, в деревню. Девочка кричала и умоляла, но люди остались равнодушны к ее просьбам. На нее боялись смотреть, зато она их разглядеть сумела. Она запомнила всех, до кого дотянулся взгляд. Даже так, вися вниз головой, она запомнила.

Ни рыдания, ни просьбы, ни мольбы, ни проклятия не остановили упорно шагающих людей в одежде, вывернутой наизнанку. Они поднялись из своей маленькой долины, на дне которой расположилось озеро и деревня рядом с ним, вверх на холм. Миновали маленький подлесок с молоденькими елями и тонкими соснами. Идти пришлось не очень долго, подлесок перешел в полноценный лес, где ели стояли одна к одной, по-сестрински переплетая свои мохнатые лапы. Вечерний свет едва мог пробиться сквозь плотную завесу еловых ветвей.

Девочку сняли с плеча, поставив в снег у толстого ствола высокой старой ели.

— Прошу, не надо, умоляю, отпустите! Ради боженьки нашего! Пожалуйста!

Но мужчина с суровым лицом и несчастным, жестким взглядом лишь, молча, привязывал ее руки к самой нижней ветке, что располагалась на высоте вытянутой руки этого самого мужика. Он привязал, не глядя ей в глаза, и отошел. Как только он это сделал, толпа суетливо стала складывать к ее ногам какие-то вещи, корзины с едой, домашний скарб и даже оружие и инструменты.

— Что вы делаете? Перестаньте! Отпустите!

Но люди ушли. Ушли, оставив ее одну, забрали свет факелов и тепло своих тел. Остался только холод, тишина и притоптанный снег вокруг старой ели.

Холод пронизывал до самых костей. Ветер в лес не добирался своей мощью, он лишь ласкал макушки елей наверху. Они ворчливо шумели ему в ответ, стряхивая острые снежинки себе «под ноги». Большинство жгучих маленьких кристалликов оставались на широких лапах сверху, но были и такие, что долетали вниз, впиваясь маленькими точками в кожу рук и лица. Тонкий хиус иногда забирался под рубаху, холодя живот и разгоняя тепло тела. А ткань штанов и вовсе не могла его остановить, поэтому он нагло шарил своими ледяными пальцами по ее коленкам, заставляя дрожать всем телом.

Ступни ломило, словно в них впивались тысячи острых маленьких игл, пронзали ногу насквозь и вновь впивались. Льняная рубаха до колен хоть и была утеплена старой ватой, но от ночного мороза не спасала, также как и легкие домашние штаны. А дед ведь говорил — оденься…

Ей казалось, что она стоит так много часов, но на самом деле прошло не так уж и много времени. Она, не желая гибнуть, молилась и пыталась сорвать крепкую веревку или сломить сук, к которой та была привязана. Но ничего не выходило… У нее было мало сил, а веревка лишь больно впивалась в замерзшую кожу на запястьях, не желая рваться. Она перестала чувствовать пальцы ног, а кисти рук совсем не слушались, но все еще болели. Но этой нещадной боли она была рада, боль означала, что еще не все так плохо.

Дрожа всем телом, она молилась. Молилась за себя, свою душу и за деда. Она молилась, чтобы он был жив и невредим. Молилась до тех пор, пока не стала засыпать, клевать носом, окоченев до полусмерти.

Скрипучий шорох снега она уловила на грани сознания. Она едва могла шевелиться, повиснув на веревке всем телом. Рук она уже тоже не чувствовала. Все, что она могла — открыть глаза и прислушиваться.