Некромент

Известна реакция отдельных церковных иерархов на попытки относиться к «лежачим полицейским» как к человеческим захоронениям (были случаи, когда на них наносили знак креста и ставили рядом зажженные свечи). Эти действия обычно осуждались как ошибочные — хотя иногда уточнялось, что «не благословляется возжигать свечи, купленные не в храме». Кроме того, некоторые священники осуждали в проповеди использование применительно к искусственным дорожным неровностям таких выражений как «могилка мента» и «мусорок-пидарас» — но это, как правило, происходило в контексте борьбы с дурнословием.

За границей несколько информационных агентств кратко пересказали историю Крушина, но, поскольку жертвы генерала вряд ли были до конца искренни в своей гомосексуальности, серьезного международного резонанса дело не получило.

* * *

Где находится «лежачий полицейский» с прахом самого Крушина, точно неизвестно — это может быть любое из более чем ста мест, где искусственные дорожные неровности устанавливались или менялись через месяц-два после его смерти. В практическом смысле такая неопределенность сродни другому виду похорон — когда пепел отдают воде или ветру.

Что еще добавить к нашему рассказу?

Когда все уже позабыли про эту историю, Гойда Орестович Пушистый вдруг стрельнул из «Русского Журнала» язвительной статьей о том, как опасно, когда у каждого генерала в стране появляется свой Гаусгоффер (так звали оккультного дядьку нацизма), пытающийся, как обезьяна, имитировать сакральные действия с рунами и триграммами, не имея никакого понятия об их внутренней сути. Дупин ответил на своем сайте, что там, где пролез один пушистый, трем гаусгофферам делать нечего. Пушистый надменно предложил выяснить, у кого длиннее ресурс; Дупин промолчал, что было воспринято зрителями как принятие позы покорности — а люди, незнакомые с изнанкой московской интеллектуальной полемики, решили, что имел место обычный обмен оскорблениями с гомоэротической компонентой, подсвеченной компаративно-фаллическими коннотациями. «А город подумал, а город подумал, ученья идут», как пело радио на заре наших дней.

Возможно, впрочем, что Дупин все же огрызнулся — но очень осторожно, так, чтобы видел только его ближний круг. Мы говорим про отрывок «НЕМЫЕ ВЕРШИНЫ 22», появившийся на сайте «компромат. ру» в разделе, посвященном Крушину (это, быть может, и есть та самая эпитафия, о которой упомянул философ Голгофский). Отрывок совсем короткий, но нельзя не заметить его смысловую связь с повестью «Много Машин», название которой выявляет здесь свой тайный смысл.

Логично предположить, что у повести и отрывка один и тот же author (стилистика весьма похожа) — но, к сожалению, «Немые Вершины» слишком коротки для полноценной текстологической экспертизы:

«НЕМЫЕ ВЕРШИНЫ 22. Спит генерал суровым воинским сном; спит незримая его армия. Утром будит их шорох покрышек, рывками вбивая в сознание свежий ветер, новый день. Поначалу в бледном небе пролетает совсем мало машин — их сонные шоферы невнимательны, и удары быстрых колес сильны, отчего крепок и ясен мир вокруг, и хочется верить, хочется думать и быть.

Тогда выходит из черной скорлупы облако с желтым вихром и всплывает над асфальтовым простором в прозрачном и бездымном воздухе раннего утра.

И так хорошо это утро… Пропитывается им прозрачная голова и начинает мечтать о несбыточном — что все еще образуется, отступят от наших стен лютые вороги, народится урожай, найдутся новые нефть и злато — и мы вдруг поймем, кто мы такие, зачем живем, зачем с нами было все то, что было, и зачем оно скоро повторится опять. Вот-вот все поймем, осмыслим, сделаем наконец Гойде Орестовичу правильный заказ, и умелый Макарка Гетман пошьет нам просторную новую душу.

И много о чем еще мечтает пузырь желтоволосой головы в розовом луче рассвета, забыв на минуту, что на самом деле уж давно его усыпили, сожгли и забили пепел в черную резину.