Нексус

— Не уезжай, — попросил я. — Разве ты не видишь, как нужна ей? Она так любит тебя.

— Поэтому я и должна уйти со сцены, — отвечала Стася.

— Нет, — возразил я, — если кому и уходить, то — мне.

Надо признаться, в этот момент я не лукавил.

— Ты тоже, пожалуйста, не оставляй меня, — попросила Мона. — Почему вообще кто-то должен уйти? Почему? Не понимаю. Вы оба нужны мне. Я вас люблю.

— Слышали мы эту песню, — не уступала Стася.

— Но это правда, — настаивала Мона. — Без вас я — никто. А сейчас, когда вы не испытываете больше неприязни друг к другу, почему бы нам не жить в любви и согласии? Я для вас в лепешку расшибусь. Только не оставляйте меня одну, пожалуйста!

Я снова обратился к Стасе.

— Она права, — сказал я. — Возможно, теперь что-то и получится. Ты не ревнуешь ее… Так зачем ревновать мне? Подумай еще раз. Если твое решение как-то связано со мной, то прошу — успокойся. Главное для меня — видеть Мону счастливой. Если для этого нужно, чтобы рядом была ты, тогда я сам скажу тебе: останься! Может, и я научусь когда-нибудь быть счастливым. Ведь стал же я более терпимым, правда? — Я загадочно улыбнулся: — Ну, соглашайся! Не станешь же ты разрушать три жизни!

Стася безвольно повалилась на стул. Мона встала на колени, прижавшись лицом к ее груди. Умоляюще подняв глаза, она спросила:

— Ты ведь не уедешь?

Стася мягко отстранила ее.

— Хорошо, — ответила она. — Я остаюсь. Но при одном условии — больше никаких сцен.

Обе посмотрели на меня. Вот он, настоящий виновник. Ведь в их глазах я был тот самый провокатор. Обещаю я хорошо себя вести? Вопрос читался в их глазах.

— Понимаю, о чем вы думаете. Что я могу сказать? Буду стараться изо всех сил.

— Так просто не отделаешься, — сказала Стася. — Ответь нам, что ты сейчас действительно чувствуешь?

Ее слова заставили меня снова занять оборонительную позицию. Появилось нехорошее подозрение, что Стася заигралась. Неужели так необходимо устраивать мне допрос? Решись я сказать всю правду, первым делом назвал бы Стасю негодяйкой. Законченной негодяйкой. Когда я предложил ей свой план, мне и в голову не могло прийти, что придется разыгрывать этот фарс так долго. Мы договаривались только о том, что Стася под нажимом согласится остаться, но требовать от меня торжественных обещаний? Лезть в душу? Такого уговора не было. Неужели мы всегда актеры, даже когда думаем, что искренни? Я был в замешательстве. Неожиданно мне пришло в голову, что лгунья и притворщица Мона сейчас одна ведет себя неподдельно. Она, во всяком случае, знает, чего хочет.

Все это мгновенно промелькнуло у меня в голове, и я ответил:

— Честно говоря, я не знаю, что чувствую. Не думаю, что вообще способен сейчас что-то чувствовать. Одно могу сказать с полной определенностью: я не хочу больше ничего слышать о любви, никогда.

Так все и кончилось — ничем. Мона, однако, выглядела довольной. Да и Стася, похоже, тоже.

Никто из нас особенного ущерба не понес. Все мы были закаленными бойцами.

И вот теперь я ношусь по городу, высунув язык, как справная ищейка, в поисках денег для Стаси. Уже побывал в трех больницах в надежде сдать кровь. Теперь человеческая кровь ценится двадцать пять долларов за пинту. А еще недавно за ту же пииту платили пятьдесят. Что поделаешь, в наши дни развелось много голодных доноров.

Бессмысленно тратить время на поиски лучшего гонорара за донорство. Лучше занять деньги. Но у кого? Я не знаю никого, кто бы мог одолжить больше одного-двух долларов. Стасе же требовалось не меньше сотни. Для надежности — и все двести.

Если бы я только знал, как найти того ненормального богача! Я говорю о Людвиге, сумасшедшем билетном контролере, — человеке с золотым сердцем, как всегда утверждала Мона. Но что я скажу ему?

Я как раз проходил мимо Большого Центрального вокзала. Может, спуститься в цоколь, туда, где собираются посыльные, — а вдруг там найдется кто-нибудь, кого я знаю. (Костиган, на которого я всегда мог рассчитывать, умер.) Незаметно я проскользнул в цоколь и огляделся, кругом — одни новички. Ни одного знакомого лица.

Поднимаясь по пандусу на улицу, я вдруг вспомнил про доктора Забриски. Он жил где-то поблизости. Через минуту я уже листал телефонный справочник. Все точно — живет на 45-й улице. Я воспрял духом. На этого человека можно положиться. Если, конечно, он не разорился. Но это маловероятно — ведь он практикует в Манхэттене. Ноги сами несли меня. Мне даже не придется сочинять невероятную историю про то, зачем так срочно понадобились деньги… Прежде, когда я приходил к нему поставить пломбу, он сам спрашивал меня, не нужны ли мне деньги. Иногда я отказывался, не желая пользоваться его добротой. Но это было тысячу лет назад.