Некто Финкельмайер

В общем, тут, у нас, все устроилось. Посадил жених Адку в коляску, – коляску, значит, привинтил к мотоциклу, как-никак невеста в положении, бережет ее, – повез к своим. И, казалось бы, все хорошо: полковник Васькин увидал Адочку – и сомлел. То, что было при ней, это ее женское начало, теперь, на втором – на третьем месяце, еще отчетливей проступило: на молочном личике румянец появился; походка, резковатые движения – что-то немного вульгарное, как я сейчас понимаю, в ней все-таки было, – все сгладилось, смягчилось. И Васька, даром что батальонный командир, повел атаку по всем правилам: неожиданно – хлоп! – нате, смотрите! Жена полковничья, мамаша Васькина, слова в доме не имела – на муженька посмотрит – как он, так и она. А полковник туда-сюда, – целый вечер с Адочкой пролюбезничал. Васька ее подучил. «Ты отца про войну спроси». Ну, она и сразу: «Ой, сколько у вас орденов. А у Василия одна только „Отечественная война“ второй степени!» Полковник и расцвел.

На другой день Васькин папаша одумался: евреечка хороша, но самому-то ему с ней не спать, а сын, подлец, так подстроил, что не отвертишься: и в дом ее привозил, и сам к ней уже ездил, – если дело дойдет до признания отцовства, то все доказательства налицо. Придется их содержать, делать нечего. «Черт с тобой, сукин сын, поступай, как знаешь. Но я сперва хочу посмотреть на ее еврейское семейство».

Сел полковник в свой «адмирал» и на большой скорости двинул в самое что ни на есть Черкизово. У дома нашего, рядом с колонкой, шофер его, сержантик молоденький, тормозит. Мы все – Фимка, я и остальная шантрапа – тут как тут, глазеем. Сержантик выскакивает, потихонечку матерится – дорогу, которая душу из машин вытряхивает, матом обкладывает, – к дверце с другой стороны подбегает: «Прошу, товарищ полковник!»

Товарищ полковник свесил блестящий сапог, аккуратно ступил у самой колоночной лужи и – по краю, по краю к калитке медленным шагом. Мы, мальчишки, гурьбою вперед, на крыльцо. Из всех окон глазеют, а сверху уже гремят, спотыкаются, сыплются вниз со второго этажа будущие «родственники» – мама, папа и дочка: такой гость пожаловал, чтобы мне такое приснилось!

Вдруг полковник, как гусь, подобрался, побагровел, глаза выпучились – смотрим: едут его подошвы! Едут по этой нашей родимой грязи! Чуть бы влево ему забрать, где ровнее, да разве он знает?!

Мы застыли. Шаг… еще… Ну-ну-ну же, товарищ полковник! – до крылечка всего уже полметра, левее надо, левее…

Плюх!..

И такой был это поклон, какие мы редко видели. Когда полковник с помощью сержанта медленно встал, весь мундир, ордена, физиономия – были одной большой коричневой ляпой, будто, пардон, корова его обосрала.

У нас на крылечке царило полное онемение. Вынул полковник огромный белый платок, встряхнул за угол, приложил к лицу, отерся и – налево кругом – от крыльца к калитке. «Мотор-р-р!» – медведем взревел на шофера, медведем же ввалился в кабину, и сержантик рванул что есть мочи…

…Что ж это я плету и плету, да с такими подробностями? Ну хорошо, чтоб вкратце заключить, – дело было так.

Сыну полковник сказал: «Ребенка ей сделал, хочешь жениться – мне наплевать, женись. Но чтоб вашего духу здесь не было. Вон, в вонючем Черкизове и живите. Деньги давать буду. На внука. Ребенок не виноват…»

Родился-то не внук, а внучка, девчонка-цыганочка, глазастая, кудрявая, никогда не слышали, чтоб заревела: шлепнется об пол – и то смеется-заливается.

Ну, стал жить у нас Васька. Два ли – три года бегал в уборную через двор. Возил Розочку к деду. А бабка, полковничиха, добрая баба, тихая, сама приезжала, от полковника втайне. Розочку баловали, как могли, ни в чем она не нуждалась.

И вот скоро пошло: Васька раз у отца заночевал, другой… Все же, что ни говори: то в Черкизове одна комната – с Адкиными папой-мамой и с Фимкой – вечером свет погасят, так к жене и прижаться-то боишься, диван скрипит, кругом не спят, дышат, ворочаются; а то – квартира шикарная в центре, четыре комнаты, тут тебе и спальня, и письменный стол для занятий, а уж удобства, само собой, все есть.

Кажется, кто-то там у него появился, студенточка, что ли, с которой учился, Адка выследила и – бряк ему! – такой-сякой, изменяешь, да?! Ну и катись к своему папочке! Думаешь, за мной не ухаживают?

Дело было весной, у Васьки сессия, – ну и закатился к папаше на месяц. Адочка девка отчаянная, развернулась: домой два вечера подряд не пришла, Розочка на руках у бабушек – та, Васькина, ездит, охает, плачет, хочет, чтоб все хорошо было. Тут Адкина мать ногу сломала. Куда деваться? Обсудили всем домом, на Адку рукой махнули: ей не до дитяти, женщина бесится, ей мужик нужен. А Розочку полковничиха пусть возьмет, надо об ребенке заботиться, ему там, в городе, хорошо будет.

Приехал опель-адмирал, и со всеми игрушками, с кроваткой, с коляской увезли Розочку.