Некто Гитлер: Политика преступления

Оба последних решения отличаются от всех предыдущих тем, что были приняты абсолютно единолично. Во всех остальных решениях субъективная и объективная составляющие неразрывны. Это были решения Гитлера, но в этот момент в Гитлере или через Гитлера каждый раз действовал дух времени или настроения времени, будто ветер, наполняющий паруса корабля.

Даже пробудившийся страстный политический интерес восемнадцатилетнего юноши, только что потерпевшего поражение в осуществлении честолюбивых планов на ниве искусства и переключившего свое честолюбие на иную сферу, соответствовал духу времени, или скорее фонтанировал из духа времени.

Европа кануна Первой мировой войны была намного более политизирована, чем сегодняшняя Европа. То была Европа империалистических сверхдержав – непрекращающейся конкуренции, постоянной позиционной борьбы, постоянной готовности к войне; это захватывало всех и каждого. Но то была также Европа классовых битв, обещанной и пугающей красной революции; это тоже захватывало. Так или иначе, но тогда за любым буржуазным семейным столом, в любой пролетарской пивной политизированы были абсолютно все. Частная жизнь – не только рабочего, но и буржуа – была тогда куда у́же и беднее, чем сейчас. Но зато в вечерние часы каждый становился львом или орлом своей отчизны, знаменосцем своего класса в грядущей битве за великое будущее. Гитлер, которому заняться было нечем, целыми днями пребывал и львом, и орлом, и знаменосцем. Политика стала тогда до известной степени заменой жизни чуть ли не для всех; но Гитлеру она заменила жизнь полностью.

Национализм и социализм были в то время самыми мощными, двигающими массы лозунгами. Какую взрывную силу можно высвободить, если удастся каким-то образом эти лозунги соединить! То, что такая мысль приходила в голову молодому Гитлеру, возможно, но совсем не обязательно. Позднее он писал, что в 1910 году, в Вене, уже двадцатилетним, заложил «гранитный фундамент» своего политического мировоззрения, но то, что это политическое мировоззрение тогда могло по праву носить название «национал-социализм», – сомнительно. Фундамент мировоззрения Гитлера, краеугольный камень этого фундамента, заложенный еще в венское время, – это соединение не национализма и социализма, а национализма и антисемитизма. Причем кажется, что антисемитизм был в этой паре ведущим и первым. С самого начала Гитлер носил антисемитизм, будто горб, будто врожденное увечье. Но и национализм совершенно определенного, народническо-великогерманского толка, без сомнения, берет начало в тех венских временах. Социализм, скорее всего, был позднейшей добавкой.

Гитлеровский антисемитизм явно восточноевропейского происхождения. В Западной Европе, да и в самой Германии на переломе столетий, антисемитизм отмирал, ассимиляция и интеграция евреев приветствовалась и шла полным ходом[26]. Но в Восточной и Юго-Восточной Европе, где евреи волей-неволей жили отдельным народом среди чужих народов, антисемитизм был смертоносным, направленным не на ассимиляцию и интеграцию, но на устранение и уничтожение. В Вене, в чьем третьем округе, по словам Меттерниха, начинаются Балканы, этот смертоносный, не оставляющий евреям никакого выхода антисемитизм был особенно силен, он заразил и молодого Гитлера. Мы не знаем, как это произошло. Никакого личного неприятного опыта общения с евреями у него не было, он и сам ни о чем подобном не пишет. Судя по «Моей борьбе», ему было достаточно ощущения, что евреи – другие, отсюда следовал вывод: «Раз они другие, они должны быть уничтожены». Как Гитлер подвел под этот вывод рациональную базу, мы расскажем в другой главе, а как приступил к практическому осуществлению этого вывода, еще в одной. Для начала заметим только, что смертоносный антисемитизм восточноевропейского толка глубоко и прочно вгрызся в молодого человека, не без печальных практических последствий для его собственной темной, невежественной жизни.

Другой составляющей его политического мировоззрения был великогерманский национализм, тоже продукт венских лет. Этот национализм привел Гитлера к первому политическому шагу – решению эмигрировать из Австрии в Германию.

Молодой Гитлер был австрийцем, который чувствовал себя не австрийцем, но немцем, не просто немцем, а немцем, несправедливо оторванным от Германской империи и брошенным на произвол судьбы. В этом он был един со многими австрийскими немцами того времени. Австрийские немцы мечтали с Германией за спиной владеть своей многонациональной империей и накладывать на нее свой, немецкий, отпечаток. С 1866 года они были исключены из германского мира, стали всего лишь одним из народов в своем собственном государстве, бессильные против пробуждающегося национализма многочисленных «австрийцев поневоле», обреченные на господство (теперь уже разделяемое с венграми), которому их влияние и численность более не соответствовали.