Некто Лукас

Только начал — и нате. Читаю первую фразу этого текста и лезу на стену, не могу я допустить, чтобы Заика влюбился в Лил, — на самом деле выяснилось это несколькими строками дальше, но здесь другое время, — вот ты, к примеру, начал читать это вступление и понял, что я не могу это допустить, и таким образом узнал авансом, что Заика влюбился в Лил, однако дело обстоит иначе: тебя еще здесь не было (а также и текста), когда Заика уже был моим любовником, — нет здесь и меня, потому что покамест не в этом смысл текста, и я не имею ничего общего с тем, что случится, когда Заика пойдет с Лил в кино «Либертад» на фильм Бергмана и между двумя блицами репортера из дешевой газетенки обнаружит ногу Лил рядом со своей и, в соответствии с описанием Стендаля[115], приступит к сверкающей кристаллизации (Стендаль полагает, что она — прогрессивная, но это не про Заику). Иными словами, я отвергаю этот текст, где кто-то пишет, что я отвергаю этот текст, — естественно, я чувствую себя надутым, оскорбленным, преданным, потому что вовсе не я говорю это, — кто-то мной манипулирует, меня регулирует и коагулирует, да еще вдобавок, я бы сказал, водит меня за нос, разве не ясно написано: «я бы сказал, водит меня за нос».

И тебя водит (начавшего читать эту страницу, — вот ведь написано про это), к тому же водит за нос самое Лил, которая не только не знает, что Заика мой любовник, но не знает и того, что Заика ничего не смыслит в женщинах, невзирая на кино «Либертад» и все такое. Не могу я смириться с тем, что по выходе из кино они начнут разглагольствовать о Бергмане[116] и Лив Ульман[117] (начитались, видите ли, воспоминаний Лив, нашли тему под виски и либидо-эстетическое братание, подумаешь, драма актрисы-матери, которая хочет быть матерью, не переставая быть актрисой с Бергманом за плечами, сто раз сукиным сыном в отцовском и супружеском смысле!), — и все это до восьми с четвертью, а там Лил говорит: мне домой, маме немного нездоровится, а Заика: я вас отвезу, у меня машина запаркована на площади Лавалье, а Лил: я не против, вы меня напоили, а Заика: разрешите, а Лил: о, конечно, — мягкая твердость обнаженного плеча (так написано, — два прилагательных и два никаких существительных), и я должен допустить, чтобы они сели в «Форд», который среди прочих достоинств имеет еще и то, что он мой, чтобы Заика отвез Лил аж в Сан-Исидро на моем бензине при нынешних-то ценах, чтобы Лил представила ему свою артистическую мать, специалистку по Фрэнсису Бэкону[118], а там снова виски, и так жаль, что мне снова тащиться в центр, а Лил: я буду думать о вас — и путь покажется вам коротким, а Заика: я вам запишу свой телефон, а Лил: о, спасибо, дорогой.

И ребенку понятно, никогда я не примирюсь с тем, что может изменить отлаженный порядок вещей, — хочу верить, что Заика не был в кино, не знакомился с Лил, хотя текст и желает убедить меня в этом, а значит — расстроить. Должен ли я согласиться с текстом только потому, что он велит мне признать некий текст! Я лично склонен видеть в нем коварную двусмысленность (может, да, а может, и ерунда), но следующие фразы везут Заику в центр, где он, как всегда, плохо паркует машину и поднимается ко мне, зная, что я жду его в конце этого абзаца, довольно затянувшегося, как и все мое ожидание Заики, и после душа и облачения в оранжевый халат, который я подарил ему на его день рождения, он решает присесть на диван, где я читаю с чувством облегчения и любви оттого, что Заика решил присесть на диван, где я читаю с чувством облегчения и любви, — в полночь такой ароматный и коварный этот «Чивас Ригал», несколько затяжек легкой сигаретой, я нежно запускаю руку в его вьющиеся волосы, чтобы вызвать первый полусонный стон, без всяких там Лил и Бергмана (до чего же приятно так именно и прочитать: без Лил и Бергмана) до поры, когда я начну медленно распускать пояс на оранжевом халате, моя рука спустится по теплой гладкой груди Заики, побродит по зарослям его живота в поисках первого спазма, обнявшись, мы перейдем в спальню и рухнем на кровать, и я найду его шею, которую мне так нравится сладострастно покусывать, и он какое-то время помурлычет, а потом промурлычет: погоди минуточку, мне надо позвонитъ. Позвонить Лил, of course[119], доехал хорошо, спасибо, пауза, значит, завтра в одиннадцать, пауза, в одиннадцать тридцать, согласен, пауза, конечно, глупышка, позавтракаем вместе, пауза, я сказал глупышка, пауза, почему ты на вы, пауза, не знаю, мне кажется, что мы давно-давно знакомы, пауза, ты мое сокровище, пауза, — я снова надеваю халат и возвращаюсь в холл, в «Чивас Ригал», по крайней мере это у меня есть, и текст считает, что по крайней мере это у меня есть, что я снова надеваю халат и возвращаюсь в холл и в «Чивас Ригал», в то время как Заика продолжает названивать Лил, бесполезно перечитывать, чтобы проверить — так оно и есть: я, стало быть, возвращаюсь в холл и в «Чивас Ригал», в то время как Заика продолжает названивать Лил.

Угол зрения

Джону Барту[120]