Некуда

Вторая проба была опять удачна не менее первой. Ольга Сергеевна безопасно достигла столовой, поклонилась мужу, потом помолилась перед образом и села за стол на свое обыкновенное место.

Взглянув на наплаканные глаза Лизы, она сделала страдальческую мину матери, оскорбленной непочтительною дочерью, и стала разливать суп с кнелью.

Егор Николаевич был мрачен и хранил гробовое молчание. Глядя на него, все тоже молчали.

– Что вы так мало кушаете, Женичка? – обратился, наконец, в средине обеда Бахарев к Гловацкой.

– Благодарю вас, я сыта.

– То-то, вы кушайте по-нашему, по-русски, вплотную. У нас ведь не то что в институте: «Дети! дети! чего вам? Картооофелллю, картооофффелллю» – пропищал, как-то весь сократившись, Бахарев, как бы подражая в этом рассказе какой-то директрисе, которая каждое утро спрашивала своих воспитанниц: «Дети, чего вам?» А дети ей всякое утро отвечали хором: «Картофелю».

Все были очень рады, что буря проходит, и все рассмеялись. И заплаканная Лиза, и солидная Женни, и рыцарственная Зина, бесцветная Софи, и даже сама Ольга Сергеевна не могла равнодушно смотреть на Егора Николаевича, который, продекламировав последний раз «картоооффелллю», остался в принятом им на себя сокращенном виде и смотрел робкими институтскими глазами в глаза Женни.

– Это вовсе не похоже; никогда этого у нас не было, – смеясь, отвечала Бахареву Женни.

– Как? как не было? Не было этого у вас, Лизок? Не просили вы себе всякий день кааартоооффеллю!

– Нет, папа: нас хорошо кормили. Теперь в институтах хорошо кормят.

– Ну, рассказывайте, хорошо. Знаем мы это хорошо! На десять штук фунт мяса сварят, а то все кааартоооффеллю.

– Да нет же, папа, не знаете вы, – шутливо возразила Лиза.

– Реформы, значит, реформы, и до вас дошли благодетельные реформы?

– Да, теперь по всему заметно, что в институтах иные порядки настали. Прежних порядков уж нет, – как-то двусмысленно заметила Ольга Сергеевна.

– Да вот я смотрю на Евгению Петровну: кровь с молоком. Если бы старые годы – с сердечком распростись.

– Стыдно подсмеиваться, Егор Николаевич, – заметила Женни и покраснела.

– А краснеют-то нынешние институтки еще так же точно, как и прежние, – продолжал шутить старик.

– Не все, папа, – весело заметила Лиза.

– Да, не все, – вздохнув и приняв угнетенный вид, подхватила Ольга Сергеевна. – Из нынешних институток есть такие, что, кажется, ни перед чем и ни перед кем не покраснеют. О чем прежние и думать-то, и рассуждать не умели, да и не смели, в том некоторые из нынешних с старшими зуб за зуб. Ни советы им, ни наставления, ничто не нужно. Сами всё больше других знают и никем и ничем не дорожат.

Лиза взглянула на Гловацкую и сохранила совершенное спокойствие во все время, пока мать загинала ей эту шпильку.

За чаем шпигованье повторилось снова.

– Поедемте на озеро, Женичка. Вы ведь еще не были на нашем озере. Будем там ловить рыбу, сварим уху и приедем, – предложил Бахарев.

– Нет, благодарю вас, Егор Николаевич, я не могу, я сегодня должна быть дома.

– Полноте, что вам там дома с своим стариком делать? У нас вот будет какой гусарчик Канивцов – чудо!

– Бог с ним!

– Сонька его совсем заполонила, разбойница, но вы… одно слово: veni, vidi, vici.

– Что это значит?

– Пришел, увидел, победил.

– Оооо! Мне этого пока вовсе не нужно.

– Те-те-те, не нужно! Все так говорят – не нужно, а женишка порядочного сейчас и заплетут в свои розовые сети.

– Я вам не сказала, что мне вовсе не нужно, а я говорю, мне это пока не нужно.

– А, – рассмотреть хотите, это другое дело. Ну, а с нами-то нынче оставайтесь.

– Не могу, Егор Николаевич.

– Лиза, что ж ты не просишь?

Лиза очень боялась этого разговора и чуть внятно проговорила:

– Оставайся, Женни!

– Не могу, Лиза, не проси. Ты знаешь, уж если бы было можно, я не отказала бы себе в удовольствии и осталась бы с вами.

– Вы не по-дружески ведете себя с Лизой, Женичка, – начала Ольга Сергеевна. – Прежние институтки тоже так не поступали. Прежние всегда старались превосходить одна другую в великодушии.

– Если одна пила рюмку уксуса, то другая две за нее, – подхватил развеселившийся Бахарев и захохотал.

– Да, – продолжала Ольга Сергеевна, – а вы вот не так. Лиза у вас ночевала по вашему приглашению, а вы не удовлетворяете ее просьбы.

Лиза во время этого разговора старалась смотреть как можно спокойнее.

– Лизанька, вероятно, и совсем готова была бы у вас остаться, а вы не хотите подарить ей одну ночку.

– Я не могу, Ольга Сергеевна.

– Отчего же она могла?

– У меня хозяйство, я ничем не распорядилась.

– А, вы хозяйничаете!

– Не могу выдерживать. Я и за обедом едва могла промолчать на все эти задиранья. Господи! укроти ты мое сердце! – сказала Лиза, выйдя из-за чая.

Ольга Сергеевна прямо из-за самовара ушла к себе; для Гловацкой велели запрягать ее лошадь, а на балкон подали душистый розовый варенец.

Вся семья, кроме старухи, сидела на балконе. На дворе были густые летние сумерки, и из-за меревского сада выплывала красная луна.

– Ах, луна! – воскликнула Лиза.

– Что это, Лиза! точно вы не видали луны, – заметила Зинаида Егоровна.

– И этого нельзя? – сухо спросила Лиза.