Неласковый отбор Золушки-2. Печать демонов (СИ)

Веравинские слова лились из меня легко и свободно. Хотя я уже не была в теле носительницы языка. Видимо, мое сознание усвоило язык раз и навсегда. Жаргонные слова — дурка, попаданцы — я легко образовывала по правилам веравинской морфологии.

— Как ты попала на Веравин?

Пожала плечами.

— Сама хотела бы знать. Шла себе; шла… и вдруг бац — уже не на Земле, а здесь. И я уже не я, а Рианна Вальдер. Земля — так называется мой мир.

Впечатлило ли Элгана мое признание — понять невозможно. Лицо мага оставалось бесстрастным. Ни единой черточки не дрогнуло.

— А вы случайно не допрашивали ее? Может, это она как-то втянула меня в свой мир? И что с ней теперь будет?

— Советую тебе беспокоиться, что будет с тобой. А чтобы беспокойства было меньше — отвечать на мои вопросы, а не задавать свои.

— Слушаюсь и повинуюсь, о великий господин! — вновь не сдержала рвущегося из всех дыр сарказма.

Чародейшество приподнял бровь.

— Теперь вижу, что колючий юмор — твоя черта характера, а не леди Вальдер.

— Не собираюсь этого скрывать.

Тем более, вы и сами это узрите, милорд Элган. И еще не раз. Если не размажете меня по стенке немедленно.

— Кем ты была в своем мире, Юлия Чередник?

Надо же, даже мое имя повторил почти правильно. Лишь слегка растянул и краткое и ударную гласную: иууулииа. Но для веравинского это норма — как для финского.

— Джазовой певицей.

Померещилось ли, что Его Чародейшество вздрогнул? Наверняка. Этого железного дровосека фиг проймешь искусством.

— Шасовой певицей? — повторил, коверкая.

Поправлять не стала. Какая разница. Что за дело иномирному магу до джаза. Да и какая я джазовая. Большую часть времени мы с ребятами лабали по кабакам то, что требовали клиенты. А джаз играли лишь иногда, в редких ламповых местечках нашего города, где это было кому-то интересно. Так что я молча кивнула головой, ничего не объясняя.

Следующая реплика чародея повергла меня в ступор.

— Докажи.

— Что доказать?

— Что ты певица. Спой.

— Где?!

— Здесь. Сейчас. Я хочу слышать твое пение.

У меня аж захолонуло в груди от возмущения. Спеть? Здесь и сейчас?! А почему не сплясать лезгинку? Не пройти кувырком вдоль всей обшарпанной комнаты? Кстати, что это за место вообще… Неужели личные апартаменты Его Чародейшества? Леон ведь приказал заселить его куда боже негоже…

— В вашем мире не говорят — соловьи не поют в неволе?

Усмехнулся.

— Надо же. У нас говорят: серрай не поет в неволе. Маленькая птичка, очень красиво щебечет. Похоже, в чем-то наши миры не столь различаются.

— Так чего вы от меня хотите?

— Ты не соловей, Юлия. Ты человек. У тебя есть воля и разум. Соберись и выполни мой приказ.

— Песня — это вдохновение! Это творчество! Нельзя творить по приказу!

Конечно же, я лукавила. С моим кабацким опытом я могла петь где угодно при каких угодно обстоятельствах. Вдохновение… Ему находилось место в закоулках моего сердца… наших сердец, всех ребят нашей джаз-банды. А петь по нужде я могла и умела.

Но сейчас я не желала уступать этому настырному инквизитору с ледяным беспощадным взглядом. Петь перед толпой гостей ресторана, за деньги — одно дело.

А спеть ему одному, в его личных покоях… Попахивало интимностью, которая была совершенно лишней, неуместной в моей ситуации. Нет. Не стану.

— Творчество? Или ты просто лжешь мне? Кто искусно спел на испытании — ты или Рианна?

Не знаю, что на меня нашло. Нет, упрек во лжи оставил меня абсолютно равнодушной. Приписывание моего достижения Рианне — и подавно. Я бы ничуть не расстроилась, если бы мое мастерство и владение голосом приписали ей.

Наверно, это было то самое вдохновение. Почему-то оно прорезалось в этот момент, когда я ничуть не ждала его. Просто вдруг, глядя в глаза Элгану, я запела. Голос сам рвался у меня из груди, без моего на то намерения.

Моя боль звенела под его пальцами.

Моя жизнь текла с его уст.

Он ласково убивал меня песней…

Ласково убивал меня песней.

Чужак, незнакомец -

Он поведал мне всю мою жизнь

В своих словах.

В своих стихах.

Ласково убивал меня песней.

Я стояла среди толпы…

Раскрасневшись, дрожала неловко.

Он как будто нашел мои письма — И зачел вслух перед толпой.

Я молилась, чтобы он замолчал…

Но он пел и пел -

И моя боль звенела под его пальцами.

Моя жизнь текла с его уст.

Своими стихами он поведал всю мою жизнь. Ласково убивал меня песней.

Он пел, будто наблюдал за мной В черный час моего отчаяния.

И вдруг глянул сквозь меня — Будто меня и не было здесь.

И снова пел и пел,

Звонко и чисто.

Моя боль звенела под его пальцами.

Моя жизнь текла с его уст.

Он ласково убивал меня песней…

Ласково убивал меня песней.

Я пела по-английски. Вряд ли Элган понимал слова. Но на дне его зрачков бурлил вулкан. Я ощущала это каждой клеточкой тела. С ним что-то происходило. Что, чем это грозит мне — я боялась вообразить…

Элган выскочил из комнаты, где держал иномирянку. Захлопнул дверь, прислонился к ней. То ли не упасть с ног, оглушенному, одурманенному дивным пением. То ли подпереть дверь и не выпускать гостью-пленницу. То ли просочиться обратно к ней… вновь встать рядом, ощутить ласкающие волны звука.