Нелегал из Кенигсберга

В предутренней мгле, в пылевой завесе мелькали в клубах дыма полуодетые бойцы — кто в майках, кто в нательных рубахах, кто в гимнастерках… С оружием и без они бежали к выходу из цитадели — к призывно белеющим Трехарочным воротам. Сергей бросился в общий поток, выискивая сюжеты для снимков. Но снимать было нечего. Толпа бегущих полураздетых и большей частью безоружных красноармейцев никак не годилась для первополосного репортажа. Тем не менее, обернувшись и увидев волну мчащихся бойцов, он, не выпуская нагана из руки, сделал несколько снимков, выцеливая в кадры тех, кто бежал с винтовками. Поодаль рванул снаряд, и взрывной волной выбило из рук камеру, а самого фотографа швырнуло наземь. По счастью, ремешок «лейки» был накинут на шею, и далеко она не улетела, зато ударная волна саданула Лобова о груду битых кирпичей пребольно. Сергей с трудом поднялся и, прихрамывая, побежал дальше — к Трехарочным воротам. Все три их и без того нешироких прохода были плотно забиты людьми. Казалось, все живое пыталось выскочить из огненного кольца горящей цитадели, но легче было протащить трех верблюдов через три игольных ушка, чем эту толпу, обезумевших от внезапно налетевшей смерти, пропустить через арки массивных кирпичных ворот. Через них пытались проскочить перемешанные в одну орду стрелковые роты, артиллерийские дивизионы, бойцы разведбата, связисты, конвойщики, шофера автобата, хозяйственники и прочий военный люд — все, кого застигла в Крепости роковая ночь. Любой немецкий снаряд, любая мина без промаха находили свои жертвы. Осколки и пули впивались в спины, в плечи, головы, и мертвые мешали бежать живым. Вопили раненые, еще не потерявшие сознания от немыслимой боли, отчаянно матерились застрявшие в проходах, прижатые к стенам натиском толпы. Сергей видел, как у бежавшего впереди него старшины вдруг облилась кровью лысая голова, и он рухнул прямо ему под ноги. Лобов, споткнулся, присел и кто-то уже навалился на него сзади и, возможно, тем самым спас ему жизнь, сам о том уже не ведая, ибо принял между лопатками увесистый стальной осколок, летевший явно в Сергея. Лобов сбросил с себя тяжелое мертвеющее тело и отполз в сторону. Инстинкт самосохранения повелел ему держаться подальше от этого гиблого места, от этих ворот смерти, и он пополз влево — в сторону дымящей казармы цитадельного кольца. Ползком, ползком, а то и короткими перебежками добрался он до кирпичных стен, уже изрядно «исклеванных» осколками и пулями.

«Проберусь через казарму и выпрыгну через окна внешней стороны», — решил он. Но тут немцы обрушили такой шквал огня, что даже головы было не поднять, не то что встать и забраться в окно. Осколки с яростным фырканьем отскакивали от стен, и Сергей лежал, прикрыв камеру грудью, а голову руками. Наган он не выпустил и надеялся хоть немного заслонить череп сталью револьвера. Он тупо лежал, отсчитывая, быть может, последние секунды своей жизни…

Ирина! Какое счастье, что она не видит, как позорно распластался он по земле, не сделав еще ни одного выстрела по врагу. Эта мысль заставила его приподнять голову и увидеть зеленовато-серые фигурки бегущих по двору цитадели немцев. Они перемещались правильной цепью, почти не пригибаясь, ведя из автоматов огонь сходу.

Сергей перекатился в приямок полуподвального окна. Оттуда, как из окопчика, он стал стрелять из нагана. После третьего выстрела понял, что палит в белый свет и решил подпустить цепь поближе. И когда подпустил и увидел, какой великолепный кадр открывается ему снизу, достал фотоаппарат и стал ловить в видоискатель вражеских солдат. По счастью, он был здесь не один: из соседних и верхних окон защелкали хлесткие винтовочные выстрелы, а потом зашелся в длинной очереди станковый пулемет. Пехотинцы залегли, но отвечать на огонь не стали. Вместо них по казарме ударили минометы. Полуоглушенный от близкого взрыва, Сергей спрыгнул из цокольного окна в подвал. Там уже спасался от артогня какой-то народ. В полумраке малиново тлели огоньки папирос, кто-то в углу стонал, кто-то костерил немцев в Бога, душу, мать…

— Ну, гансы поганые, подлые твари, ох и расплатитесь вы, ядрена корень!

Там наверху уже рассвело, и из подвальных окон косо падали солнечные снопы, насыщенные густой пылью. Те, у кого было оружие, стоял в их проемах и изредка постреливал из винтовок в видимые только им одним цели. Те, у кого оружия не было, жались по углам и за подпорами, опасаясь залетных в окна осколков.

— Затянулась, однако, провокация… — заметил кто-то из полутьмы.

— Какая, на хрен, провокация! — возмутился другой голос. — Война это самая настоящая!

— Ну, ничего, наши к вечеру вернутся, покажут им кузькину мать!

«К вечеру?! — затосковал Сергей. — Ясное дело — Ирина его сегодня не дождется. И завтра, наверное, тоже. Как она там? Минск от границы далеко. Там должно быть тихо. Наверное, по радио все расскажут. Беспокоиться станет. За кого — за меня или за мужа? Или за обоих?» Ему очень хотелось, чтобы Ирина переживала только за него одного.