Нелегал из Кенигсберга

Удар с неба приостановил натиск 30-й дивизии, темп наступления резко упал. Машины замешкались, некоторые стали разворачиваться, подставляя борта под бронебойные снаряды. Минута, другая и краснозвездная лавина — или то, что от нее осталось — рассеется по полю на верную погибель. Сандалов захрустел костяшками пальцев. Но коварная военная Фортуна враз переиграла ситуацию. Самолеты улетели, а к перекрестку подоспел второй полк богдановской дивизии. Он был полон сил и наступательного задора, и его машины сразу же включились в бой. Немецкие командиры мгновенно оценили новый расклад и дали в эфир команду на отход. Огрызаясь из повернутых на корму башен, немецкие танки быстро втянулись в лесное шоссе, и пошли на запад — на Видомль. На поле боя остались около девяноста пробитых, раскроенных, горящих машин — немецких и советских — да круто покосившийся крест придорожного распятия.

Так закончилось первое во Второй мировой войне танковое сражение — 22 июня в 12.30 в километре от села Пелищи. Ничего подобного — дивизия на дивизию — ни в Польше, ни во Франции не было. Несколько позже под Алитусом пошла на немецкую броню 5-я танковая дивизия полковника Федорова. Жаль, что успех под Пелищами был недолог. Пока шел встречный бой у пересечения дорог, другая дивизия Гудериана обходила район с севера, нацеливаясь на Пружаны. Через сутки и там закипела горячая схватка.

Здесь в Пелищах Сандалова поджидали обе штабные легковушки, обогнувшие опасный район с юга. Но прежде чем отправиться на КП армии, он послал старшего лейтенанта Хромова за комдивом. Полковник Богданов не замедлил прибыть. Был он в черном танкистском комбинезоне, но при фуражке. Сандалов встретил его с улыбкой:

— Видел, как твои орлы долбили сегодня немцев!

— Эх, нам бы в каждый полк да хотя бы по десятку «тридцатьчетверок». Вот тогда бы уж долбанули, так долбанули: 76 мм против 37! Есть разница?!

Отдав все необходимые указания Богданову, начальник штаба армии двинулся на Жабинку. Еще вчера цветущий зеленый городок было не узнать. Чернел остов вокзала, а все пути были завалены разбитыми полусгоревшими вагонами. Беспомощно лежал на боку черный паровоз, из которого еще курился парок… На путях копошились железнодорожники, пытаясь еще что-то исправить, наладить… Со стороны Бреста долетал гул артиллерийской канонады. Это дралась окруженная Крепость.

Выехав на Варшавское шоссе, обе «эмки» попали в такой же плотный поток беженцев, подвод и грузовиков, что и на Пружанской дороге. Только здесь, на главной магистрали, ведущей в Минск, было еще и встречное движение войск, разрозненных автоколонн, отдельных маршевых рот. Порой все это стопорилось у какой-либо горящей после авианалета машины, и тогда приходилось объезжать затор прямо по полю, между придорожных деревьев.

Их пытались останавливать какие-то регулировщики, но, завидев «многошпальные» петлицы, пропускали «эмки» без очереди, отчего неразбериха на забитых перекрестках становилась еще больше…

Тем временем в Буховичах, на полевом КП 4-й армии, все томились в тревожном ожидании вестей из войск. Ни один из делегатов связи, посланных в дивизии, еще не вернулся.

Генерал Коробов вскинул бинокль и повел им вдоль дороги. Большак был пустынен, только дед в холщовых портах гнал хворостиной корову к дому. Эта мирная картинка так не вязалась с ожиданием военных передвижений, что командарм подержал ее в оптическом окружье много дольше, чем она того заслуживала. Ему вдруг захотелось поменяться судьбой с этим дедом и гнать сейчас корову к родному хлеву, где вот-вот ударят в подойник звонкие струйки парного молока… И не надо будет томиться в ожидании донесений от дивизий и корпусов, не надо будет переправлять их потом в Минск, в штаб фронта, откуда никогда ничего хорошего не услышишь…

Хорошо было Кутузову — залез на холм повыше, навел подзорную трубу, и вот они все твои войска — посылай нарочных, отдавай приказания… А тут, куда и сколько ни посылали делегатов связи — ни ответа, ни привета. Сгинули все, как один…

— Товарищ командующий, вроде машина пылит!

Коробов навел бинокль на облачко пыли. Это мчалась штабная легковушка, она держала курс как раз на опушку.

— Да это же Шлыков! — радостно воскликнул Сандалов. Он даже забыл все злые слова, которые посылал ему утром.

Шлыков предстал перед командармом помятым, пропыленным, но счастливым — отыскал своих! И первый ему вопрос:

— Как там в Бресте?

Коробов на минуту представил, что творилось утром в Бресте и в Крепости, и внутренне содрогнулся: мясорубка!

Оставалось только уповать на счастливое стечение обстоятельств, которые бы позволили большей часть войск выйти из цитадели…

Глава двенадцатая В крепости