Нелегал

— Калимегдан, — объяснил Моран. — Мир, взрастивший меня. Вскормивший и воспитавший. Ты до него все равно не доберешься. Но он постоянно будет заметен на горизонте. И каждый раз, когда ты поднимешь глаза к нему и увидишь его, ты вспомнишь обо мне. И о том, как я о тебе заботился. А теперь стой смирно. Я еще не имел случая выяснить, что происходит с клиентами, когда они получаются на снимке смазанными. И не хочу проверять это на тебе.

Авденаго замер: руки на поясе, ноги в грубых сапогах широко расставлены, глаза вытаращены. Моран ослепил его вспышкой и исчез. Вообще весь мир исчез, осталась одна только бесконечная, выедающая глаза вспышка.

* * *

Моран вернулся в комнату и вручил Юдифи маленький квадратик бумаги.

— Вот все, что осталось от Авденаго. Кажется, ты хотела это сохранить, — сказал тролль, отводя глаза и хмурясь. — Забирай и уходи. У меня сейчас нет настроения разговаривать.

Юдифь проворно схватила фотографию чумазой тоненькой лапкой и сунула в кармашек.

— И не возвращайся, — добавил Моран, когда она уже захлопнула за собой дверь.

Оставшись один, Джурич Моран огляделся в комнате, нашел ее отвратительно пустой и сказал сам себе:

— Ему все-таки удалось поднять мятеж и организовать бегство! И я сам ему в этом потворствовал. А почему? Потому что Джурич Моран — один из величайших повстанцев в мировой истории.

Он взял со стола роман «Айвенго» и улегся на диван.

* * *

Первое, что подумал Авденаго, когда пелена перед глазами немного рассеялась, было: «А дождик здесь совершенно питерский…»

Водяная труха непрерывно сыпалась с небес, пропитывая одежду, волосы, проникая в дыхательные пути и еще глубже, в настроение, превращая бодрого молодого мужчину в какую-то плаксивую размазню.

«Чтобы хоть отдаленно напоминать мачо и при этом оставаться питерцем, нужно быть гусаром и проживать в Царском Селе», — изрек как-то раз Николай Иванович. Очередная загадочная фраза, на сей раз связанная, кажется, с Лермонтовым. Николай Иванович утверждал, что Лермонтов был настоящий мачо. Как и Пушкин. И дуэли здесь ни при чем, хотя дуэли — своего рода показатель.

Авденаго потер лицо, поморгал, восстанавливая зрение. Внезапно ноги у него заскользили, как будто он наступил не то на размазанный торт, не то на пошлую банановую кожурку, и молодой человек бесславно плюхнулся на землю. Задом, да.

Сопутствующее падению сотрясение позвоночного столба и локальный взрыв в области мозга неожиданно прояснили сознание Авденаго. Он обрел себя и мир вокруг.

Что бы там ни утверждал Моран касательно одежды, — что она, мол, после перехода в мир иной обретет более пристойный облик, — Авденаго по-прежнему был облачен в грубую робу коричневого цвета, в грубые же штаны и чудовищные сапоги, подбитые гвоздями. Все это осталось неизменным, равно и веревка, заменяющая пояс. И никаких тебе даже следов кошелька, шелковых панталон или кружевного воротничка.

Ничего, Денисик, весь в атласе и бархате, сейчас пашет носом грязь. Что гораздо обиднее.

Авденаго поскользнулся не на банановой кожуре, а на сырой глине. И куда ни глянь — везде либо раскисшая под дождем почва, либо щебень. А вокруг — расходящаяся амфитеатром чудовищная воронка. Ее скальные стенки были как будто изъедены, по выступам перемещались человеческие фигурки, а кое-где отверстыми ротиками зияли пещерки — с того места, где находился Авденаго, они казались совсем маленькими.

«Карьер, — подумал Авденаго. — Я в горах, и здесь добывают камень. Самоцветы, либо для строительства».

Обещанных Мораном белых башен Калимегдана видно не было. Слишком далеко, слишком высоко. Сидя в луже на дне карьера, обетованного замка не узришь.

Авденаго встал, покачиваясь, обтер ладонями штаны, отчего руки тотчас сделались липкими.

Фу ты.

«Карьер, — мысль сделалась беспокойной, — что-то здесь не так…»

— Стоять! — заорал над ухом у Авденаго хриплый голос. — Травма?

— Что? — Авденаго повернулся и встретился глазами с субъектом в кожаной безрукавке, который сверлил молодого человека ненавидящим взглядом.

Субъект был высок ростом, с непропорционально короткими кривыми ногами, очень смуглый, почти черный. Растительность на его лице торчала неопрятными клочками: клок под носом, клок на подбородке. Длинные мускулистые руки явно были смазаны маслом, они лоснились и поблескивали в тусклом свете пасмурного дня.

Самым неприятным было то, что субъект поигрывал кожаной плеткой.

— Ты! — отрывисто гавкнул он. — Почему без цепей?

Авденаго молчал.

Субъект замахнулся плеткой.

— Отвечать!

Первый удар Авденаго пропустил, так неожиданно и быстро это произошло, но второго уже ожидал и стукнул субъекта в нос. Правда, он метил в глаз, но нос — даже еще и лучше.

— Ты! — заорал Авденаго. — Сдурел? Кого лупишь? Вот!

И он показал кулак, повернув руку так, чтобы тот видел кольцо с топазом. Камень светился нездешним светом, тихим и чистым.

— Видал? — добавил Авденаго и с силой наступил субъекту на ногу.