Нелегальный рассказ о любви

В эту минуту к нам приблизился Али под конвоем. Это был чистокровный арабский Карлик Нос. Он сказал открытым текстом: «Ахлян ва сахлян! Сабек маарифату». Алёна напрягла спину, шею, макияж и чётко ответила: «Йес, оф кос». Жених кивнул и под конвоем отошёл. Можно было расслабиться.

Она снова попросила меня прикинуть: с этим Али она не может ни сидеть, ни лежать, ни одеться, ни накраситься, ни поесть, ни кончить, ни даже нормально покурить… Но ладно! Это всё роли не играет.

– А что играет?

– А только нефть.

Когда мы жили в Империи, было ясно: нет в мире бомбы, которая выпнула бы эту престарелую имперскую власть на заслуженный отдых. Но такой «бомбой» стало падение всего одной цифры в мировом прайс-листе. Как ни срамно это признавать, «Союз нерушимый» повалила рухнувшая нефтяная котировка.

Теперь нас настигла странная сладкая пора, когда эта же цифра взлетает в стратосферу, так что ахает весь мир. Когда казна лопается от нефтедолларов, а кабинет министров всё никак не решит, куда их грамотно девать. Когда ты, вроде как последний русский демократ, спрашиваешь: «А в чем, собственно, разница? Насколько андроповское время отличается от путинского?» Я тебе скажу – на сколько. Только ты не обижайся. На 22 доллара за баррель.

Но ещё неизвестно, где от нас требуется больше достоинства – в роскоши или в нищете, на войне или на «гражданке». Особенно если приходят и говорят тебе открытым текстом:

– Ахлян ва сахлян!.. Мне на фиг не нужны твои поделки, твои платья, мебель, автомобили. И бензин твой не нужен! Мне нужна только твоя сырая нефть, твоя чёрная сырая кровь. Твои наивные, дикие, неотёсанные алмазы. Погонные метры твоих гладких голых ног…

Лилит (краткий курс раннего язычества)

Собственно, мы рискуем нарушить заговор стыдливой тишины вокруг одной божеской оплошности – первой Адамовой жены, чьи невидимые, как радиация, права никем не учтены. Выделка женской особи из мужского ребра симпатична большинству из нас как сакраментальный повод для умиления собственной, «слишком человеческой» природой. Хотя штукарский опыт с ребром – это была уже вынужденная вторая попытка после блистательной неудачи первого подхода.

До н. э. Всё было затеяно по-честному: если Адам сотворен из Первоначальной Глины, то какой, спрашивается, материал расходовать на его бесценную подругу? Разумеется, тот же – первоначальный. Такую ОН и создал, расстарался. Настолько нестерпимую для мужских глаз, что солнечной короной любоваться легче.

Тайна не в том, насколько Лилит была хороша собой, а в той дымчатой субстанции, которую, подержав, словно облачко, между нёбом и языком, ОН осторожно вдунул в её тело. (Поздние романтические поэты эту астрохимию наименуют «воплощённой женственностью».)

Когда запотевший образ остыл на утреннем ветру и мировая оптика вернулась в жёсткий фокус, стало ясно, что Лилит вообще неспособна принадлежать. Ни Адаму, ни кому-либо другому.

Как же она всё-таки выглядела? Новейшие иллюстраторы инкриминируют Лилит некую порочную святость и роковую отрешённость. Огромные кровавые губы на смертельно белом лице. Острые лиловые сосцы, узкий мальчиковый торс и тяжёлый низ. То ли измученный жаждой вампир, то ли призрак из женского монастыря.

Между тем на редчайших наскальных рисунках ледниковой поры Лилит более животна, чем даже сами животные – львы, бизоны и дикие лошади. Всё, что она там выражает с великолепным бесстрастием, сводится к одной-единственной цели и смыслу – это пол.

Н.э. Знакомство случилось в странном обувном отделе, где недоставало ни подножных зеркал, ни даже места присесть для примерки. Сперва она отвергла придуманный им способ взаимопомощи, а потом слишком решительно разулась до капрона. Смешно сказать, но этого хватило.

Вот так они и начали – с перехваченного дыхания и выбора позы главенства: кому над кем «стоять» и за что держаться свободной рукой. На тот момент её амплуа называлось обольщением самой высокой пробы: это когда обольщают без усилий, одним только видом и фактом существования, – до обморока, до полной отмены окружающей жизни. Во всём остальном она казалась фантастически малоопытной.

Между тем незадолго до она полувсерьёз пригрозила ему, что он тронется умом, если узнает её любимую позу.

Он твёрдо пообещал не тронуться. Оказалось, так: «она» лежит на полу – «он» стоит над ней.

Уже за пределами вымысла эта неизбежная мизансцена позволяла описать себя только на языке сокрушительных сердцебиений, оголённых ямочек и нежных расправленных складок, ненормативных возрастаний и влажного запрокинутого зиянья, ледяных мурашек и атласной жары. Стоянием «над» диктовалось самочувствие молчаливо торчащего божества, нависшего среди чаек и альбатросов над благоуханным распахнутым островом. Купленные позавчера босоножки сиротели на кафельном побережье.