Нелегкая поступь прогресса

— Первое, что подтолкнуло меня к разрыву, кстати, не спонтанному, а, если позволите такой оборот, эволюционному, это всё более и более русофобские воззрения моих приятелей. В детстве мы мечтали о службе в Армии и о подвигах во славу России. Потом как-то иссякли мечты для начала о военной службе. Потом отпали мечты о военных подвигах. Потом о самой идее служения России. Остались какие-то куцые стремления к наслаждениям, причём убогим и однообразным. Особенно мои приятели изменились во время поездки в Европу. Любопытно, что они, осматривая достопримечательности, предназначенные для досужих проезжающих, видели только их, и не видели ничего неприглядного вокруг. Скажем, ни один из них не увидел кварталов бедняков или работных домов. Вернее, в работном доме, который располагался рядом с аристократическим кварталом в Лондоне, мы побывали, но мои приятели сделали из увиденного несколько странные и совершенно однобокие выводы. А именно: люди, которые содержатся в этих домах, сами виновны в своём положении, ведь это бедняки. Вот родились бы они в семьях даже не богачей, а людей со средним достатком, никаких сложностей в их жизни и не было бы. Каково?

— Любопытно, а как они себе представляют процесс выбора будущих родителей? — усмехнулся Павел Петрович, и ему ответил старший из Савлуковых:

— Да никак они себе этого не представляют. Эти их рассуждения целиком их протестантской теории предопределения: грешники отличаются от праведников неумением делать деньги. Если человек беден — значит, он грешен. И чем буднее, тем более он греховен, а с таковым можно желать что угодно.

— Верно замечено. — кивнул император — Однако, Сергей Васильевич не закончил рассказа, послушаемте его.

— Благодарю, государь и продолжу. Чем дальше, тем высказывания моих приятелей становились злее и радикальнее. Всё связанное с Россией вызывало у них, по меньшей мере, злую иронию, а чаще — неприкрытое раздражение, сарказмы и прямые оскорбления. Увидев это, и поняв, что мои приятели всё больше и больше становятся врагами моего Отечества, я счёл за благо внимательно присмотреться не столько к ним, сколько к нашим новым друзьям и спутникам, баронету Мармадьюку Вустеру и Чарльзу Монтгомери. Видите ли, у меня уже тогда сложилось впечатление, что эти господа ведут свою игру, постепенно направляя нас к некоей, не вполне определённой цели. Ясность наступила, когда при поступлении в Английский клуб с нами имел беседе князь Никита Заславский. Должен признать, этот джентльмен весьма ловко играет словами, впрочем, беседуя с нами, он старался не слишком сильно. Достаточно сказать, что обосновывая легитимность комплота и цареубийства, он для начала выдвинул предположение о незаконнорождённости императора, а потом стал опираться на это предположение как на доказанный факт.

Павел Петрович слегка напрягся:

— Сергей Васильевич, каково ваше личное отношение к предположению господина Заславского?

— Для начала скажу, что мне до чистоты крови и дела нет. Это первое. Во-вторых, сама Екатерина Алексеевна, узурпировав трон, признала вас, Павел Петрович, законным наследником русского престола. Какими бы оскорблениями она вас не осыпала, слово «незаконнорожденный» не прозвучало ни разу. И наконец, по моему скромному разумению, вы законный русский царь уже потому, что от вашего правления Россия получает только пользу.

— Недурно. — задумчиво сказал Павел Петрович — А теперь скажите, Сергей Васильевич, и от откровенности зависит дальнейшее моё к вам отношение: если бы на моём месте сейчас сидел Емельян Пугачёв, и он бы проявил себя как мудрый правитель, вы бы признали его законным?

— Вопрос непростой. — жёстко, не по-юношески усмехнулся младший Савлуков — А ответ смертельно рискованный. Но коли вы требуете правду, то отвечу: на тех условиях, что вы очертили, государь, да, признал бы.

— Кажется, я понимаю. — задумчиво сказал император — Вы, как один мой друг, считаете что служить следует не трону и не тому, кто сидит на троне, а самой России.

— Признаться, я так чётко не формулировал свою жизненную позицию, но да, служить следует России, здесь граф Булгаков прав совершенно.

— Отчего вы считаете, что это слова графа Булгакова? — живо откликнулся Павел Петрович.

— Я собираю все сведения об этом человеке, вращающиеся в обществе и городе, и пришел к выводу, что этот человек крайне неординарен. Он какой-то нездешний. Там, где все говорят, он производит одно движение, и вопрос необычайной сложности превращается в цепочку простых задач.

— Любопытный вывод. Вы можете привести хотя бы пару примеров таких «одиночных движений»?