Нелепые и безнадежные

Потом, когда Пивэйн снова уезжал на материк, чтобы силой привозить докторов, ибо ни один из них не соглашался плыть на остров Святой Надежды добровольно, Гулливер навещал Вадому. Она, даже лежа в постели, промокшая потом насквозь, не признавала своей слабости. То и дело норовила сползти с кровати и начать сметать пыль со стола. Гулливер укладывал ее обратно. Это было нелегко: во-первых, Вадома брыкалась, женщина она была крупная и достаточно сильная для умирающей, во-вторых, ее было почти невозможно поднять, ее тело будто прилипало к полу Сейкрмола.

– Ты хотя бы навещал ее, как я спросил? – без надежды спросил Пивэйн.

Гулливер прогнал воспоминание.

– Нет, – честно ответил он. – Только раз. Она даже ворота не отперла. Кричала с порога, что я предатель, что если я переступлю Придоргскую тропу хоть на шаг, вороны выклюют мои глаза. Навязываться не стал.

Пивэйн хохотнул. Да, это похоже на Вими – отталкивать любую помощь, сгнивать в темноте, страдать в одиночестве, но не просить помощи. Гулливер разогнал бы толпу. Конечно, Кэринхолл он строить не стал бы – пустая трата денег, которые можно отправить в свой карман, но свечи бы купил, не поскупился бы.

Вадома, боясь отказа, ничего не просила. Не попросишь – не откажут.

– Расслабься уже, не буду я тебя бить. – Гулливер не расслабился, напрягся еще больше. – И не отравлю даже. И из окна не сброшу. Успокойся. Выдохни.

Гулливер выдохнул. Вздохнул спокойнее. Стало легче, возвращение кислорода в усохшие от страха легкие живительно действовало на организм.

Пивэйн скучал по таким крысам, как Гулливер. По такой крысиной норе, как Лундон.

– Значит, – начал деловито Пивэйн. От сердца отлегло. Если Пивэйн говорит о деле, сидя в кресле, а не о чащах Проклятой земли у свежей могилы, то бояться нечего. – За три дня ты вернешь мои деньги. И двадцать три процента сверху.

Эта сумма – больнее удара под дых. Гулливера скрутило, но он покорно кивнул. И почему двадцать три? Пивэйну давно не двадцать три, и вряд ли он в колонии так омолодился, что вновь чувствует себя юнцом. Расспрашивать Гулливер не стал. Двадцать три процента – лучше тридцати шести.

– Еще: ты ведь следил за моим отцом, пока он не помер?

Гулливер помедлил, протянул осторожно, косясь на тяжелый набалдашник в форме черепа:

– Да.

Пивэйн довольно кивнул. Гулливер не разочаровывал. Хитрая крыса с улицы Фирсин.

– Знаешь, кому он отправлял деньги на материк?

Он даже не спросил, отправлял ли отец деньги вообще. Он был уверен.

– Да. В Д**. Это где-то во Франции, кажется.

– Так «кажется» или во Франции?

– Во Франции.

Пивэйн поскоблил ногтями полосу щетины на подбородке. Отвык бриться, а Вадому с бритвой подпускать к своей шее был пока не готов.

Франция. Обычная страна, слишком обычная. Немаленькая, развитая, кажись, христианская. Пивэйн покопался в памяти, историю он изучал без усердия. Вспомнились лишь сожженный Жак де Моле и Варфоломеевская ночь. Слишком давно, слишком банально. Пивэйн потупился. Раньше он собирал новости с материка, ему было не все равно. Тогда, по молодости, он грезил о том, как сбежит с острова раз и навсегда. Он выбирал страну, в которой смог бы прижиться; говорят, по событиям последних трех лет и многовековым стереотипам жителей можно составить более-менее точный портрет страны, поэтому Пивэйн платил отчаявшимся за сводку новостей с материка. Но новости ему быстро наскучили, и страну он так и не выбрал. Пивэйн был рожден на острове, и он умрет на острове.

Отец обожал на свете только три вещи (и это не его трое выживших детей). Роджер Лаветт обожал деньги, экзотику и риск. Денег у него было достаточно. Путешествуя сквозь воды, окружавшие Обитель Забытой Пучины, в столь старом возрасте, он рисковал своей жизнью, вне зависимости от курса плавания. Но вот экзотика – какая на материке может быть экзотика? Ближний Восток, Азия, может, со скидкой на старость путешественника – Восточная Европа. Но Западная…

Пивэйн чертыхнулся.

Если в тебя не кидают копьями, как ты привык, и чтобы купить женщину, достаточно заплатить ей из своего кошелька, и не нужно, как в былые времена, подниматься на гору, чтобы убить дикого зверя, чей клык должно истолочь для мощнейшего афродизиака, то это уже настолько непривычно, что может считаться экзотикой?

Отец так привык к сокрытым племенам туземцев, на которых умел каким-то образом натыкаться в океане, что они для него стали обыденностью?

И, будучи совсем дряхлым и изнеможенным развратом и постоянными рисками, он вдруг понял, что все эти годы ему не хватало прогулки по чистым улицам города, полного приятненьких достопримечательностей? И единственным его риском стали неудачная погода и несварение желудка от слишком плотного завтрака?

– Ее имя… – Йозр покопался в бумагах, открыл блокнот, пролистал страниц девять. – Ребекка Висси. Содержанка. Ничего особенного. Я даже удивился. Не поверил сначала. Но все проверил – это точно содержанка из Д**.

Пивэйн потупился. С каких пор отец переводил деньги содержанке?!