Нелинейная фантастика

Виталий объясняет: если люди так упорно выдумывают бога, значит, им хочется, чтобы бог был на небе. Одним полезно, а другим приятно. Говорят: религия — опиум для народа. Да, опиум, но торговцы наживаются на нем, потому что есть покупатели. Вообще люди верят в то, во что им хочется верить: в хорошую погоду завтра, в хороший урожай осенью, в хороших детей, когда вырастут. И в хорошего бога на небе. Зачем он понадобился? Сначала, видимо, как объяснение: все непонятное сделал бог. Послал дождь, послал ветер, урожай и неурожай, землю потряс, вулканы разбудил. Боги были причиной всего и творили, что вздумается, даже безобразное. Юпитер оскопил своего отца, а тот собственных детей пожирал. Венера изменяла мужу с кем попало, а тот поймал ее с любовником в сеть. Греков почему-то устраивали такие боги. Но другие народы, побежденные, взывали к добру, к совести, к правде. Персы «сочинили» двух богов: Ормузда — Добро и Аримана — Зло, Тьму, Ночь. Добро вечно боролось со Злом. Это было правдоподобно, но огорчительно: Зло побеждало слишком часто. Захотелось, чтобы добрый бог был сильнее. И люди, правдоподобию вопреки, передали всемогущество Добру, наделив доброго бога еще и обязанностями законодателя, и обязанностями судьи. Почему тебе живется плохо, человек? Сам виноват, грешен. А почему наказан младенец-несмышленыш? Это бог испытывает твою веру. На том свете воздастся за страдания. Здесь потерпишь, там получишь. Тот свет помогал свести концы с концами. Очень был полезен сильным, а слабым приятен: хоть какая-то надежда.

Но и в этом построении оказалась прореха. Если грешник получит вечное наказание на том свете, тогда нет интереса исправляться. Греши в свое удовольствие, пока жив. Все равно осужден. Потребовалась надежда и для скверных людей (в плен же никто не будет сдаваться, если заведомо известно, что пленных расстреливают поголовно). Христиане ввели второго бога — бога-адвоката для прошений о помиловании. Нагрешил, покаялся, прощен. И опять несправедливо. Если грешник получит прощение, стало быть, опять греши сколько угодно.

— В сущности, ты хочешь не бога проектировать, а нравственность, — заметил Борис Борисович.

— Может быть. Наверное, бог был олицетворением абсолютной нравственности: высший законодатель, высший судья.

— Но абсолютов быть не может. Сам видишь: за все семь тысяч лет не удалось придумать безупречного бога.

— Я тоже думаю, что нельзя придумать. Вот и докажу, что хорошего бога быть не может. Мы сами должны быть богами.

— Едва ли получится однозначное решение.

— А я нелинейщик, — напоминает Виталий.

Остается Павел.

Мнется он что-то, молчит, не похоже на него.

— Ну, а ты что, Павел?

— Пожалуй, я хотел бы себя испытать.

— То есть?

— Проверить, каков я буду в хорошей жизни, совсем хорошей.

Павел стесняется высказать все, что у него на уме. Друзья догадываются, зная его. Вот вырос он в трудной семье без отца, двое младших братишек, две младших сестренки. Привык с детства думать о других, знал, что следует делать. Дел всегда было выше макушки. Надо было зарабатывать рубли и считать рубли. Это вошло в плоть и кровь. И ставши взрослым, Павел думал о том, что надо заработать и послать семье, своим помочь, товарищам помочь. За то его и любили: человек, который о нас думает.

Но вот придет, и скоро придет, другая жизнь, совсем хорошая, когда все братишки и все сестренки бесплатно получат сколько потребно обедов, ботинок и платьиц; когда о заработках можно забыть, необходимость не будет подстегивать. Как поведет себя Павел в той жизни, где исчезнет денежный стимул?

— Павлушка, я тоже хочу испытать себя. Введи меня в свои произвольные параметры, — сказала Алла неожиданно.

— И меня.

— И меня.

— И меня…

— И нас с Гелием Николаевичем, пожалуй, — сказал

Борис Борисович. — Если вы не возражаете, конечно.

Если бы читатели не возражали, автор и себя ввел бы в список Павла. Интересно, как будет работаться в те времена, когда забудутся гонорары, договора, листаж, авансы, тиражи и прочая шелуха. Нет, конечно, и тогда я буду писать, но только то, что по душе. Только самое интересное. Но ведь интересы меняются. Сегодня одно хочется, а завтра — другое. Этак ничего не доведешь до конца. Так или иначе, надо характер выдерживать, себя пересиливать. И потом, мало написать, хочется, чтобы тебя прочли. Редакциям покажется ли интересным то, что волнует меня, читателя взволнует ли?

Кстати, о читателях. Вам не хочется испытать себя в Инфанте?

Ну вот и весь рассказ о романе. Остается написать роман.

Начало я уже придумал:

«Черное море бывает черным только ночью, Красное никогда не бывает красным, а вот Белое действительно оказалось белым. Было оно матовым, цвета чая с молоком и у горизонта сливалось с таким же матово-молочным небом. И в этом неопределенном мутном месиве глухо чернели массивные туши островов. Они были похожи на купающихся слонов, или быков, или динозавров. Некоторое время я упражнял свое воображение, но островков было слишком много. Не хватало зоологии на всех.