Нелюдь

Она сидела ко мне спиной в углу ординаторской, но я сразу ее узнал. Узнал по волне светлых, золотистых волос, привольно раскинувшихся по спине. Она все так же как и прежде не стриглась и не собирала волосы в пучок, а носила их длинными.

Все может измениться в человеке, кроме волос. Если только они, конечно, не поседеют… А пока не поседели, они все такие же, как и в молодости. Голос и волосы — вот что всегда неизменно в женском облике.

Я подошел к ней сзади и увидел, что она старательно мелким почерком заполняет истории болезни.

— Это ты, Феликс? — она сразу же меня узнала, стоило мне окликнуть ее.

Она смотрела на меня несколько секунд молча, и я уловил, как пристально сразу окинула и оценила всю мою фигуру.

Женские взгляды вообще более цепкие, чем мужские. Женщина сразу способна оценить покрой твоей рубашки и сказать — турецкая она или французская. И какой у нее воротничок — отглаженный, или не очень. А башмаки твои — ленвестовские или настоящая «Саламандра»… И по всем этим казалось бы неуловимым признакам женщина может сразу сделать о тебе целый ряд выводов. И о твоем благосостоянии, и о семейном положении, а иногда даже — о состоянии твоих супружеских отношений…

Мужчинам это редко бывает доступно. Мы гораздо менее наблюдательны в бытовых вопросах. Двое мужчин могут три часа беседовать на умные политические и философские темы и при этом не обратить внимания, из какого материала сшиты галстуки друг у друга. А женщина, ничего не понимая в философии и политике, сразу скажет про себя: «Ага, а галстук-то у него из искусственного шелка, а не натурального… Значит, не за восемнадцать долларов, а за три тысячи из Гостиного двора…»

— Феликс! — воскликнула Хельга. — Ты как с неба свалился! Вот кого не ожидала увидеть.

Она встала, и мы теперь оказались лицом к лицу. У Хельги не изменились не только волосы. Она стала еще красивее, чем была прежде. Есть такой тип женщин — они расцветают в зрелом возрасте. Как цветок, который поражает своей прелестью, еще будучи бутоном, но по-настоящему раскрывается во всей твоей поистине роскошной красоте только в середине дня, под лучами солнца.

Ее фигура стала еще более женственной, исчезла девическая угловатость, формы сгладились и налились соками. Она не пополнела, только бедра немного раздались и в сочетании с тонкой талией были великолепны. А талия действительно осталась такой, как я ее помнил, будто Хельга все эти годы занималась аэробикой…

А на лице сверкали глаза — большие и очень влажные. У северянок глаза обычно бывают сухими, строгими. Но только не у Хельги. Они светились, искрились… И они смотрели на меня ласково.

Глаза у Хельги были небесно-голубые, но эта голубизна была не холодной, как Таллинский залив в районе Раннамыйза, а живой, теплой.

— Мы так давно не виделись, — сказала она. Я почувствовал в ее словах восторг, Хельга была рада меня видеть — это было несомненно.

Мы вышли в сад и пошли медленно по усыпанной песком дорожке, ища свободную скамейку. Мы не нашли ее, они все были заняты. Днем к пациентам приходят навестить родственники, и все они, естественно, гурьбой выходят в сад. Не в палатах же сидеть…

— Как ты, что? — все эти обязательные и положенные в таких случаях вопросы были заданы, и на них был получен надлежащий ответ. Я все рассказал о своей жизни, только умолчал о последних ее событиях.

— А что ты пришел сюда? — спросила Хельга наконец. — Ведь не меня же повидать?

— Может быть, и тебя, — ответил я. Не зря же я красавец-мужчина. Нужно и быть таким в жизни, выглядеть. Если тебе дана некая роль, нужно ее и играть. Вот поэтому я и решил сыграть немного.

Но Хельга оказалась по-настоящему зрелой женщиной. Красивой и знающей всему цену. Себе и словам. Своим и чужим. Так что она засмеялась и, тряхнув своими светлыми волосами, сказала:

— Что ж, очень мило. Мне приятно.

День был солнечный, и лучи падали на ее голову. Волосы переливались, они были то золотистыми, как нимб на православных иконах, то палевыми, то платиновыми. Никакими красящими шампунями не добьешься платинового оттенка волос у прибалтов…

— Я ищу себе работу, — сказал я потом. — Мой бизнес перестал давать много денег, и я решил поискать себе что-нибудь более надежное.

— Что, люди перестали болеть триппером? — шутливо спросила Хельга. — Вот уж не думала, в наше время… Как радуются, должно быть, блюстители нравственности.

Я заметил, что Хельга намного лучше стала говорить по-русски. Акцент, конечно, остался, но он был почти незаметен. Да и то сказать — человек прожил в Питере уже семнадцать лет. Половину жизни!

Ей ведь столько же лет, сколько и мне, подумал я. Неужели я выгляжу так же молодо, как и она? Нет, конечно, куда мне. Мои тридцать пять сразу видно, как бы я ни хорохорился. А Хельге не дашь больше тридцати, да и то с натяжкой.

— И что? — спросила она заинтересованно. — Ты нашел что-нибудь? Я не в курсе здешних вакансий.

Я рассказал Хельге о своем разговоре в отделе кадров, и она задумалась.