Нелюди Великой реки. Полуэльф

Понимая, что происходит что-то неправильное, я попытался приобнять девушку, которую трясло, как в лихорадке. Вот уж не знал, что, держа такую аппетитную блондинку в объятиях, буду мечтать, чтобы нас «застал врасплох» ее папа.

Папа не замедлил явиться.

— Гном, у гнома камни дома! — продолжала кричать Наташа. — Возьми камни, три камня, три карты, тройка, семерка, туз! Здравствуйте, господа! Верь — не верь! Дверь! Смерть!

— Пустите, Корнеев, это что-то бессмысленное, это бред! Она больна!.. Доктора!

Пристав ловко оттеснил меня от дочери, подхватил ее на руки и почти бегом рванул к входной двери, чтобы столкнуться с бледным, но решительным Василием Васильевичем.

— Уложите ее на диван, — распорядился агент, указывая саблей на канапе, стоящее около входа, — сейчас доктор подойдет, доктор!

— Доктор! — взревела толпа и вытолкнула из своей массы Игнатия в черном фраке и белом галстуке бабочкой. Через плечо у него была повязана белая же лента, на манер орденской. За распорядителя танцев он сегодня. Да где ж Виталя?

Доктор рысцой стал приближаться к девушке, но она, вдруг с неженской силой отбросив пристава, растянула губы в страшной ухмылке:

— Я достала смарагды!

С этими словам она подтянула колени к груди, сжалась в комочек, вспышка! И она исчезла, только на диванчике остался неровный опаленный след, повторяющий форму ее тела.

* * *

Сказать, что все были в замешательстве и смятении, — значит не сказать ничего. Василий Васильевич и Иван Сергеевич убежали распоряжаться, приказав всем оставаться на местах, как в недоброй памяти «Розовом какаду», я сидел, зажав голову руками, кто-то уже что-то пил, чем-то закусывал, в воздухе клубился дым, танцы, понятное дело, отменили, кругом судачили о порталах и их формах. Не приходилось мне встречаться с такими порталами, это точно! Бред Наташи слышали многие, так что толкователей ее слов нашлось предостаточно. Да и выразилась она яснее ясного. Компания офицеров, не теряя драгоценного времени, установила какой-то стол и засела писать отчеты.

— Вот сука-то! — Какой-то поручик не выдержал и стукнул ладонью по столу. — Чего ей не хватало! Все всегда к ее услугам! Нет, смарагдов захотелось! Знал я, что у баб от брюликов крышу сносит, но на Натаху не думал! Вот же тварь паскудная!

Я неторопливо снял белую перчатку с правой руки, скомкал в кулаке и бросил на стол перед поручиком. Она чуть проехала по полированной поверхности и совсем легко толкнулась поручику в грудь. Хорошо получилось, эффектно…

Сказать, что он покраснел, означает крупно ошибиться. Хорошо, что его оттащили сразу, — разорвал бы меня, как Тузик грелку. Ко мне немедленно направился немолодой и по виду добродушный штабс-капитан.

— Это оскорбление, мил-сдарь! — несколько недоуменно обратился он ко мне. — Имею честь представиться, гарнизонный командир, военный комендант Сеславина штабс-капитан Игорь Иванович Илютин. Видимо, секундант оскорбленного вами поручика Свечникова: кроме меня тут некому-с.

Так вот ты какой, северный олень! И не толстый совсем, скорее широкий и плотный, похожий на борца.

— Не оскорбленного, но вызванного на дуэль, — поправил я штабс-капитана, мысленно восторгаясь его ловкостью. — Это он произвел словесное оскорбление! Свидетелей куча. Будем обращаться в суд и собирать показания?

— Нет, что вы, какой суд, — сразу сдал назад штабс-капитан. — Тут дело посерьезнее гражданского суда, по которому вам, кстати, как лицу, оскорбившему офицера, на каторжные работы бы светило.

Я, конечно, знал о таких законах — оскорбление офицера действительно каралось ужасно сурово, — если бы я ударил этого офицерика, то получил бы лет пять каторжных работ независимо от того, подавал бы он заявление в полицию или не подавал. И погиб бы там на второй день от несчастного случая. А, учитывая мой характер, может, и на первый. Если бы я бросил перчатку ему в лицо, плюнул бы или еще что такое учудил — опять же на пять лет бы законопатили, и погиб бы я на первый день. Но физического контакта с личностью поручика не было, так что мой бросок перчатки мог считаться только оскорблением чести и достоинства. Я ж перчатку на стол бросал, все видели. А если поручик обратится в суд, то ходить ему оплеванному до первого офицерского собрания, на котором ему предложат, вежливо так, покинуть ряды и не позорить их своим присутствием. Мне суд припаяет… или ничего не припаяет, учитывая, что я имел право вызвать офицера на дуэль — как преподаватель Тверской академии, имеющий право на классный чин. Или уж года три каторжных работ, и погибну я… сами понимаете.