Нельзя, Можно, Нельзя

Как же все утряслось? А вот... поместила я в стенгазете филфака "Горьковец" (поверьте - тогда такие вещи значили больше, чем официальная пресса!) юмореску. Просто собрала всякие объявления в буфете, в общежитии и т.п. "Б. Сладкая - 15 коп." (булка сладкая, что бы вы ни подумали). И после лекций иду в общежитие (мы учились во вторую смену), а Вера Климова: "Закатец какой миленький! Горланя, давай прогуляемся немного!".

Вера была у нас лидером. И снова все стали со мной милы! Сахарный подошел с улыбкой:

- Нина-Нина, ну почему вы не посоветовались со мною насчет листовок?!

- Буду советоваться всегда! - поклялась я.

- Тогда что - едем летом в Акчим?

- Но у нас же фольклорная практика.

- А я договорюсь - вам зачтут.

Кафедра составляла полный словарь одного говора (деревни Акчим). Экспедиции стали моей страстью. Мы записывали все вручную, еще не появились диктофоны.

- Я - БЕЗ УВЕЛИЧЕНИЯ - видная была девка.

Так и нужно - точно - передать в транскрипции: "без увеличения", хотя ручка сама норовила вывести: "без преувеличения". В общем, я навсегда научилась СЛУШАТЬ. Печатала в Словарном кабинете статьи - входит Вася Бубнов:

- Салют! Что, науку двигаешь взад-вперед?

- Садись, Василий.

- Ну, как в Акчиме? Все говорят по-акчимски? (Читает статью.) "Воткнуть поместить острым концом куда-либо с силой..." И вы такое пишете, Нина? Вредная у вас работа.

Юмор юмором, но однажды Акчим спас меня. Разгорелся очередной скандал, хотя я ни в чем не провинилась. Один друг подарил мне икону, так называемую "краснушку". Богородица смотрела печально, но в то же время улыбалась чуть-чуть, словно говоря: "Все будет хорошо". Я радовалась, что у меня есть старая икона, но... почему-то поставила ее на полку в комнате общежития. Наивно полагала, что там она в безопасности. А наш комендант ночью вошел и взял Богородицу! Мы проснулись, когда он уже выбегал.

Меня при этом обвинили в религиозной пропаганде. На самом деле икона просто нужна была ректору (мода такая появилась). И чтоб узаконить воровство, раздули скандал. Но уже весь факультет - за меня. Деканом тогда как раз выбрали Соломона Юрьевича Адливанкина. Соломон-мудрый, звали его мы. Он лично продиктовал мне текст объяснительной записки: мол, Богородицу подарили в Акчиме и я хранила ее КАК НАУЧНЫЙ ЭКСПОНАТ ИЗ ИСТОРИИ НАРОДНОГО БЫТА. Во как! И хотя меня снова изрядно потаскали по комиссиям, но из вуза не исключили.

После, когда Сахарный распределял меня к себе на кафедру, то бишь в лабораторию при кафедре, ректор хмыкнул: да-да, помню ваше увлечение историей народного быта. И подписал документы. А как не помнить - икону он видел каждый день! Говорят, Богородица висела у него дома на самом видном месте.

В те годы в столице нашей Родины КГБ разогнал один литературный салон (профессора Белкина), и в Перми оказалась яркая шестидесятница, которая у меня в "Любови в резиновых перчатках" названа Риммой Викторовной. Свое отчество я подарила героине, потому что безмерно-горячо-чисто восхищалась ею в жизни. На факультете появился лидер! Составлялся сборник, где была статья о стиле Солженицына. И тут началось... Коммунистическая кукушка уже по-сталински куковала. На Р.В. покатился вал выговоров. Мы все понимали. Более того боготворили Р.В. (да простится мне это словоупотребление). Но однажды на третьем курсе плохо приготовились к практическому занятию по русской литературе.

- Третий курс - это еще не поздно... Можно успеть сменить профессию! горько заметила она, и с тех пор Бахтин и Лотман были выучены нами так, что потом любовь к ним по крови передалась нашим детям.

Сейчас уже трудно представить, как Лотман и Бахтин влияли на наше поколение. Я молилась на народно-смеховую культуру вплоть до тех дней, когда уверовала в Бога, вставляла тоннами ее всюду. Низ - начало рождающее? Значит, будет много низа... Частушки ("Фиолетова рубашка, фиолетовы портки, а в портках такая штука, хоть картошку ей толки") мною записывались - на засолку. Слова Лотмана о том, что множество прочтений - залог художественности, пошли сразу в вену...

Я каждый год летала в Ленинград - в Эрмитаж и Русский музей, где в первый раз даже расплакалась - перед "Весной" Борисова-Мусатова. Там одуванчики напомнили мое детство, любимую поляну. О, моцартовский воздух полей моего детства (такая фраза в тот миг поплыла почему-то в воздухе). Я подружилась с Калерией Самойловной Крупниковой, блокадницей, поверившей в мое будущее (искусствоведа). Помню, в первый раз прилетела на выставку Пикассо и сразу ринулась в Эрмитаж. Лишь вечером пошла по Невскому искать ночлег. Во дворе сидели женщины - одной из них и была Калерия Самойловна. Я показала свои нехитрые доказательства благонадежности: студенческий, авиабилет из Ленинграда в Пермь, открытку Пикассо, купленную на выставке, и записную книжку.

- Можно, я прочту на том месте, где открою, и все - приму решение? спросила Калерия Самойловна.