Неман! Неман! Я — Дунай!

Вмиг проснулся тихий Рехнитц. Высыпали на улицы солдаты, сержанты, офицеры. Появились разбуженные необычным шумом местные жители. Звенят песни, заливаются баяны, где-то даже гремит духовой оркестр, В широком кругу колотят о мостовую кованые сапоги. Какой-то сержант, зажав в руке пилотку, с такой исступленной лихостью отплясывает «русского», что, кажется, вот-вот проломит мостовую. На раскрасневшемся лице его выражение восторга, на плотной груди звенят медали… И что-то чудится в нем знакомое. Ба! Да это тот самый орел, что пригнал мне тогда в Румынии машины. А вот срывается с места молодая дивчина-ефрейтор, несут ее по кругу ловкие сильные ноги, и… не выдержал полковник-артиллерист, рванулся в круг, хлопнул по хромовым голенищам здоровенными руками, свистнул по-разбойничьи и, то ли проснулась в нем далекая цыганская кровь, то ли распахнулась ширь русской души, пошел выделывать такие коленца, что заулыбались все вокруг.

Мы идем с инженер-подполковником Гринченко по шумным улицам маленького Рехнитца, о чем-то возбужденно говорим, и вдруг до слуха отчетливо доносится «чижик-пыжик»… Алексей Алексеевич останавливается как вкопанный, подняв вверх указательный палец, шепчет:

— Звук какой… Инструмент… — и бросается на противоположную сторону улицы, к дому, из открытых окон которого несется эта незамысловатая мелодия. Сначала Гринченко метнулся к окну, потом бросился к двери. Я последовал за ним.

В большой полупустой комнате стоял посередине черный концертный рояль. Вокруг него восхищенно выхаживал Алексей Алексеевич. От удовольствия, что ли, у него смешно топорщились усы. Тут же растерянно топтались двое солдат, им было явно непонятно поведение долговязого подполковника. Наконец Гринченко остановился, снял фуражку, швырнул на покрытую густым слоем пыли крышку рояля, на которой пальцем было выведено «Победа!», осторожно коснулся клавиш…

Постояв еще несколько секунд, Алексей Алексеевич, словно решившись на что-то рискованное, присел к роялю. Одна мелодия стала сменять другую. Он будто торопился сыграть все, боялся что-то забыть, не вспомнить. Видно, все эти долгие годы жила в его пальцах тоска по клавишам. А мне представлялся совсем другой Гринченко, про которого у нас говорили, что он может черта достать из-под земли…

Алексей Алексеевич делает паузу, закрывает глава и вдруг резко бросает пальцы на клавиши. Звучит что-то торжественное и большое… Я мало разбираюсь в музыке и не знаю, что он играет, но чувствую, как мелодия входит в меня, а душу охватывают неизъяснимые чувства…

— Бетховен! — радостно звучит за моей спиной. Оглядываюсь. В комнате полно народу. Кто-то тихонько тянет меня за рукав.

— Товарищ полковник, — шепчет дежурный по связи, — вас срочно вызывает начальник штаба.

Быстро пробираюсь к выходу и слышу, что музыка смолкла. Уже на улице догоняет меня Алексей Алексеевич.

— Что случилось, Василий Прохорович?

— Может, и ничего. Мало ли зачем мог я потребоваться. Мы вроде бы забыли, что война-то кончилась.

— От такого не сразу отвыкнешь…

— Верно. А играете вы чудесно! Зря скрывали свои способности.

— Боялся, Василий Прохорович, что опять заберут в ансамбль, — невесело отшучивается Гринченко.

* * *

Начальник штаба генерал Брагин подозвал меня к карте и изложил обстановку.

— Вот здесь, — показал он место на карте, — движутся колонны власовцев. Они пробиваются на запад, надеются сдаться в плен нашим союзникам. Телефонная связь с передовыми частями армии, к сожалению, прервана. Видимо, власовцы, пересекая шоссейную дорогу, позаботились об этом. Необходимо срочно восстановить линию.

Вызвав подполковника Прилучного, я передал приказ начальника штаба и попросил поставить во главе ремонтной команды самого толкового офицера-коммуниста, прислав его предварительно на инструктаж.

Минут через пятнадцать ко мне вошел майор Евгений Петрович Фомин. И мне вдруг стало не по себе. Почему мы всегда на самые опасные участки направляем самых толковых, почему не бережем их?.. Даже вот теперь, когда кончилась война, самый толковый, именно он, должен идти на смертельно опасное задание.

В праздничном Рехнитце никто и не заметил, как из городка вышла колонна, состоявшая из бронеавтомобиля, мотоцикла с коляской и двух автомашин. Война окончилась! Вот она, наша победа! Ради нее жили мы с того памятного утра 22 июня 1941 года, когда первый немецкий снаряд разорвался на советской земле. Ради нее прошли далекий Неман, заснеженную Старую Руссу, многоводный холодный Днепр, весенний Прут, глубокий Балатон, Австрийские Альпы… Ради нее погибли полковник Изюмов, майор Шаповал, полковник Сошальский, девушки-связистки из Парфино Королева, Крутских, Ефимова, младший сержант Артеменко и многие-многие другие…